Казимеж Тетмайер - Панна Мэри

Вот что писал New-Iork Herald.

Графиня Чорштынская большими шагами ходила по зале.

— Это он, никто, как он… — думала она.

И не сомневалась, что под псевдонимом Мириама Сарони скрывался Владислав Стжижецкий.

Все, что она читала в выдержках из американских газет и в тех европейских газетах, которые были у нее, все больше утверждало ее в этом убеждении. Ее сразу поразило название оперы и фамилия композитора.

«Я как роза саронская и как лилия долин»…

Сердце ее усиленно билось, она волновалась. С тех пор, как она видела Стжижецкого в венской больнице, прошло три года. Ее сыну было уже шесть месяцев.

Стжижецкий выздоровел и тотчас исчез из Вены. Из Гамбурга только Гнезненским была получена телеграмма: «Благодарю».

Что с ним было потом, — никто не знал.

Мэри, вернувшись в Варшаву, разболелась. Несколько недель у нее была горячка и галлюцинации. Потом ее выслали в Нормандию. Туда за ней поехал граф Чорштынский и сделал ей предложение. Она приняла его; ей было решительно все равно, за кого выйти замуж, а выйти она уже хотела. Оба сделали блестящую партию. Чорштынский получал 200 тысяч в год, а Мэри стала дамой большего света. Впрочем, Чорштынский был недурен собой, хорошо воспитан и образован.

Мэри сумела стать великосветской дамой. Она не только не позволяла импонировать себе, но сама стала импонировать. Понемногу задавать тон стала она, а не княгиня Иза Цбараская и не графиня Роза Тенчиская. Туалетами она затмевала княгиню Изу, остроумием графиню Розу, красотой известную Валерию Красницкую. Она была проста, искренна, свободна и непринужденна.

Когда княгиня Иза представляла ее какой-то принцессе крови:

— Madame la comtesse Czorsztynsky, née de Gniezniensky.

Мэри перебила ее:

— Je ne suis que Gniezniensky, tout court.

Принцу Бурбонскому она не позволила себя представить:

— Я женщина, и каждый мужчина должен был мне представлен!

— Но это несогласно с этикетом! — прошипела одна из дам.

— Но это согласно с моим этикетом, — отрезала Мэри.

— Я хотела бы обладать вашим остроумием, — сказала ей однажды Валерия Красницкая с брезгливой усмешкой.

— Брильянт хорош, но не тогда, когда им портят зеркало, — ответила Мэри.

Красницкая покраснела и с язвительной усмешкой процедила:

— У вас, графиня, «расовая» ирония.

Мэри отрезала:

— И вы это замечаете?

Красницкая, должно быть, первый раз в жизни не нашла ответа.

Через три дня, на вечере, Красницкая подошла к Мэри и сказала:

— Я не могу бороться с вами, вы меня побеждаете; заключим мир и будем на «ты».

Но Красницкая была хитрой и лицемерной женщиной; так как она перешла на второй план, а вместе с нею, с минуты появления Мэри на горизонте, померкло много других звезд первой величины, то составился заговор. Ничем нельзя было победить эту «жидовку» — ни деньгами, ни красотой, ни остроумием, ни умением держаться в гостиной. Но ее можно было скомпрометировать.

Мэри очутилась вдруг окруженная дружбой всех дам. Сначала это были только дамы. Но потом стали появляться какие-то племянники и тоже стали дарить Мэри своей искренней дружбой. И стало случаться так, что когда, например, к Мэри должна была приехать какая-нибудь дама со своим двоюродным братом, то приезжал только двоюродный брат с извинениями, что у cестры болит голова.

— От злости на ваш последний туалет! — остроумно прибавлял этот брат.

На вечерах ее постоянно оставляли одну с каким-нибудь молодым человеком. Незаметно, ловко и легко все устраивали, все подготавливали. Муж, которого интересовал главным образом спорт, а затем карты, оружие и статистика всех рекордов в мире, предоставил Мэри полную свободу и ни во что не вмешивался. Но Мэри поняла сразу, в чем дело, и, чувствуя все превосходство своей догадливости, остроумия и интеллигентности, играла теми, кто хотел ею играть. И это ее ужасно занимало. Вот, вот она уже тонет… и вдруг оказывалось, что она твердо стоит на земле.

И однажды, оставив молодого камергера Вычевского, она подошла к Красницкой, взяла ее за руку, подвела к зеркалу и, сняв брильянтовое кольцо с пальца, провела по зеркалу длинную продольную черту.

Красницкая покраснела, как рак, и закусила губы. Мэри рассмеялась.

— Тебе жаль зеркала?

Красницкая топнула ногой и опустила глаза под взглядом Мэри, полным презрительной иронии.

Впрочем, у Мэри не было никаких причин изменять своему мужу. Среди тех мужчин, которых она видела теперь, он был одним из самых красивых и умных.

Он был с ней предупредителен, полон рыцарских чувств, хотя по темпераменту был несколько холоден. О любви они вообще говорили мало до свадьбы, а еще меньше после свадьбы. Оба заключили прекрасную сделку. И Чорштынский в самом деле был очень доволен. Но Мэри прекрасно отдавала себе отчет в том, что когда пройдет первое увлечение тем, что сейчас для нее ново, когда пройдет первое увлечение ребенком, ее охватит скука, тоска и пресыщение. Ее тщеславие было удовлетворено вдвойне: она вступила в большой свет и не позволила там себя третировать. Вошла в свет, где на нее хотели смотреть свысока и не сумели этого сделать. Она это чувствовала и знала.