Герман Банг - Фрекен Кайя

Фрекен Кайя ответила не сразу.

— Приходится,— сказала она наконец, словно только теперь расслышала его слова.— У нас ведь два этажа.

Некоторое время они просидели молча, потом фрекен Кайя сказала:

— Как там, наверно, прекрасно.

— Где?

— Там, у вас.

— Да,— сказал он.— Так как же нам быть? Вы сумеете нас приютить?

Он не шутил. Он приехал, чтобы жить со своей женой здесь, у них. Они собирались провести на родине пять месяцев.

— Об этом мы завтра поговорим,— сказала фрекен Кайя и встала.

Вдруг Грентофт расхохотался:

— Помните, фрекен Кайя, как мы с вами шли однажды вечером из казино, и я вас затащил на каток, и вы разбежались, поскользнулись и... сели... сели прямо посреди катка... на ту часть тела, которая нам дана для сидения.

Фрекен Кайя смеялась коротким, сухим смехом, как человек, который отвык смеяться.

— О да! И мне было потом так больно, что я еле сидела в омнибусе...

К ним подошла фру Кант. Она вдруг вспомнила про свои кофточки и спросила, где деньги.

Фрекен Кайя невольно снова засмеялась.

— Вот, мама,— сказала она и сунула ей в руку несколько крон, все еще продолжая смеяться.

— По-прежнему кофточки? — спросил Грентофт.

— Да.

Теперь оба смеялись.

— Чему вы смеетесь? Скажите, чему вы смеетесь? — нетерпеливо спросила фру Кант.

— Вспоминаем былые дни.

Лицо Кайи просветлело.

— Да, вспоминаем былые дни,— сказала она.

Она даже не заметила, что, спускаясь на кухню, мимо открытых дверей, из которых валил дым и доносился гул, как из кабака, она стала что-то тихо напевать слабым, но чистым голосом, который совсем не вязался с ее одеревенелым обликом.

— Это вы, господин Оули? — спросила она.

Обхватив колени руками, Арне сидел на кухонном

столе, там, где прежде дежурили сестрицы Сундбю.

— Чего вы здесь сидите?

— Наблюдаю жизнь,— сказал он, отводя взгляд от танцующих.

— А почему бы вам туда не пойти? — бодро предложила Кайя.

Арне Оули немного помолчал, а потом сказал тихо:

— Не смею.

Фрекен Кайя вошла в комнату Оули. Там стояла дорожная сумка Грентофта, красивая и добротная. Она осмотрела все его вещи — футляр с тростями, аккуратно сложенные пледы — и улыбнулась: значит, он богат.

На тумбочке, у кровати, стояла фотография: Кайя взяла ее в руки — так вот она какая, его жена! — и долго ее разглядывала: хрупкая, изящная фигурка, тонкое лицо. Она никак не могла оторваться от этого снимка. Она и не подозревала, что еще может так страдать.

Кайя слышала, как Спарре сбежал вниз по Лестнице и громко позвал ее, но она стояла, не в силах двинуться с места. Спарре еще раз выкрикнул ее имя, и тогда она поставила фотографию на место и, как тень, прошла мимо Арне, который, опустив голову на колени, думал о чем-то своем.

Она слышала, как Спарре, рванув наверху дверь, грубо крикнул:

— Нам принесут, в конце концов, воду?

Она поднялась по лестнице и в дверях столкнулась с Спарре, который, разгоряченный от выпитого грога и пунша, снова крикнул ей, как прислуге:

— Где вода, я спрашиваю?!

Фрекен Кайя густо покраснела,— она увидела, что Грентофт стоит рядом,— и сказала, умирая от стыда и волнения, резким, исполненным.горечи голосом:

— Принесу, если вы попросите как надо.

И хлопнула дверью вслед ушедшему Спарре.

Грентофт побледнел от гнева.

— В наше время мы себе такого не позволяли,— сказал он,^ обращаясь к фру Гессинг, которая почуяла назревавший скандал и от нетерпения переступала с ноги на ногу.

— Да,— сказала она с фальшивым сочувствием, сквозь которое пробивалось удовлетворение,— но теперь ведь открылось столько пансионов, выбор так велик. А кроме того,— добавила она, многозначительно глядя на дверь, которую закрыла за собой Кайя,— здесь так шумно. Это тоже многих отпугивает.

Кайя снова вошла и тут же вышла,— она понесла наверх горячую воду для грога.

Грентофт проводил ее глазами. Когда она вернулась, он сказал:

— Надеюсь, вы выставите этого парня?

Кривая усмешка, больше похожая на судорогу, чем на улыбку, исказила лицо Кайн,

— Ах, за что? — сказала она. Она уже не думала о Спарре, она просто забыла про него.

Грентофт все не сводил с нее глаз, наблюдая, как она деловито ходила среди всех этих чужих людей: поставила подсвечник на рояль, за которым теперь сидела фру Кассэ, и взяла лампу, чтобы отнести ее в комнату к вдове Гессинг. В гостиной все еще сидели люди. Писатель, только что вернувшийся домой, стоял посреди комнаты в пальто и с шляпой в руке — он сразу включился в общий разговор. Фру Кассэ тем временем задремала. Гостиная напоминала вокзал перед приходом ночного поезда.