Уильям Йейтс: Rosa alchemica

Эрос учил их, как придавать облик формам, которые станут пристанищем божественных душ, и тому, что надо нашептывать спящему, дабы сознание его приняло нужную форму. Ата*[ 30 30 Богиня мгновенного помрачения ума в греческой мифологии. ] - учила формам, через которые приходят в мир демонические сущности, наполняя сознание - безумием, а сны - кошмарами, по капле вливая их в кровь спящих; Гермес же учил тому, что если всю силу воображения направить на то, чтобы вообразить подле себя сторожевого пса, он будет охранять ваш сон, и отгонять от него демонов - лишь самым могущественным из них дано справиться с этим стражем и поработить ваше сознание, - однако если образ, рожденный воображением, окажется недостаточно ярок, пес будет слабым, и демоны возобладают над ним, и собака вскоре умрет; Афродита же учила, что если, сконцентрировав воображение, представить голубя, увенчанного серебряной короной, и повелеть ему парить над головой спящего, нежное его воркование притянет к спящему сладостные грезы бессмертной любви, и сенью своей они укроют его смертный сон; так каждое из божеств, сопровождая даруемое им откровение множеством предостережений и вздохов, открыло, как любое сознание постоянно рождает новые сущности и посылает их в мир, и с ними приходит здоровье или мор, радость или безумие. Если вы породили зло и жестокость, то причиной тому - изъяны формы: форма была безобразной, дерзкой, или в нее было вложено слишком много жажды жизни, или же пропорции тела были нарушены, деформированные жизненной ношей; но божественные силы являются лишь в формах истинно прекрасных, что трепетно бегут соприкосновения с существованием: облеченные во вневременной экстаз, они проходят сквозь него с полуприкрытым взором, в молчании, свойственном сну.

Бесплотные же души, что воплощаются в формы, люди называют "строем чувств" - и они есть причина всех великих изменений в мире; всякий раз, когда маг или художник вызывает по своей прихоти ту или иную душу, она вызывает в сознании мага или художника, или, если душа - демон, в сознании безумца или подлеца, - форму, в которую воплотится, и обретая через то голос или пластический жест, изливается в мир. Такова первопричина всех великих событий; бесплотная душа, или божество, или демон входят сперва в сознание людей смутным знаком и изменяют его, изменяют ход мыслей людских и людских поступков, и вот волосы, что были цвета пшеницы, становятся иссиня-черными, или черные волосы превращаются в пшеничные, и империи меняют свои границы на карте, словно они - лишь палая листва, влекомая по земле ветром. В конце книги приводились символические обозначения форм и цветовые соответствия, связанные с богами и демонами, зная которые, инициированный мог творить формы, призывая в мир любых богов и демонов, обретя могущество Авиценны, повелевавшего теми, кто таится за слезами и смехом.

Майкл Робартис вернулся часа через два после заката и сказал, что мне надо выучить шаги некоего танца, пришедшего из глубины времен, ибо, прежде чем свершится инициация, я должен трижды пройти в магическом хороводе, ведь ритм - это колесо Вечности, на котором должно принять мучение и умереть все случайное и мимолетное, чтобы дух вырвался на свободу. Оказалось, что шаги эти несложны и имеют сходство с некоторыми па греческих танцев; в молодости я слыл неплохим танцором, знал множество замысловатых кельтских шагов, так что вскорости выучил и эти. Затем Майкл Робартис облачил меня и облачился сам в одеяния, очертаниями напоминающими те, что носили в Греции и Египте, однако багрянец их свидетельствовал о жизни более страстной, чем та, которую ведала античность; в ладонь мне он вложил небольшую бронзовую курильницу в форме розы, сработанную современным ремесленником, и велел открыть небольшую дверь напротив той, через которую я попал в эту комнату.

Я положил ладонь на ручку, но едва я это сделал, как дым благовоний - возможно, виной тому таинственные чары моего наставника, - вновь погрузил меня в грезы: я привиделся себе маской, лежащей на прилавке какой-то восточной лавки. Множество посетителей - глаза их были столь ярки и безучастны, что я знал: они не люди, а нечто иное и большее, - вошли и стали примерять меня на себя, покуда, рассмеявшись, не зашвырнули в дальний угол; однако наваждение минуло в одно мгновение, ибо когда я очнулся, рука моя все так же покоилась на ручке двери. Открыв дверь, я обнаружил за ней изумительной красоты галерею: по стенам ее тянулись мозаичные изображения богов, не менее прекрасные, но куда менее аскетично-суровые, чем мозаики баптистерия в Равенне; цвет, преобладающий в каждой мозаике, был, несомненно, символическим цветом, присущим тому или иному богу, и перед каждым изображением висела того же цвета лампада, источавшая странный аромат. Я шел от одной мозаики к другой, в глубине души изумляясь, как же горсточке энтузиастов в столь удаленном месте удалось претворить всю эту красоту в реальность - перед лицом столь великого богатства, утаенного от света, я был почти готов поверить в материальную алхимию; с каждым моим шагом дым курильницы, стелящийся в воздухе, менял свою окраску.