Михаил Зенкевич - На стрежень

Карету получше… для поручика Игнатьева… И-гнать-ева… И гнать его… И гнать его…

Если бы так же удачно устроилось все завтра. До последнего момента нельзя быть уверенным в успехе… Терпение… Терпение.

Теперь в Териоки за вещами и на ночевку…

Териоки. Вот он сходит, затерянный, на дамбу платформы, и его обдает хвойный вой лесного прибоя. А там за зубцами сосен — тетеревиные тока и заря под облаками никак не хочет угаснуть. И не зря: ведь она знает, в ней обещанье белых ночей. Гори, гори ясно, чтобы не погасло! По золотисто-сиреневому взморью заиграют по-девичьи в горелки, хлопая белыми юбками парусов, гоночные яхты, а девушки в белом будут крениться с теннисной ракеткой в руке, как яхты в крутом галсе. Брызги пены в лицо, и терпкая окись на губах от поцелуя. Териоки…

Впрочем, все это теперь не для него.

— Два места багажа. Да, это мои чемоданы. Есть здесь какая-нибудь гостиница поблизости? Постоялый двор? Все равно, вези на постоялый… Есть у вас номер? Мне только переночевать. Нет, ничего не надо. Разбудите завтра в шесть утра на поезд…

«Главное, хорошенько выспаться… Надо заставить себя заснуть…»

Какой омерзительный сон! Он в парадной адъютантской форме с двумя голыми проститутками в номере дворянских бань. Одна на корточках на полу намыливает большим куском казанского мыла толстую бельевую веревку, а другая курит на лавке, закинув ногу на ногу, и говорит резким мужским голосом, сипя горлом: «Ты пожирней, пожирней намыль веревку-то!» Гнусные слова! Гнусный сон! Это оттого, что в номере натоплено, как в бане, — от большой кафельной печи пышет жаром, и он весь вспотел под периной. Открыть фортку… Какой свежий морозный воздух! И небо ясное, звездное. Что это за огромная звезда висит там над лесом? Три часа, еще рано. Это свет фонаря с угла, а не рассвет. Можно еще вздремнуть часика два-три…

Ты пожирней… пожирней… сипя… гнусный сон…

«Проспал! Половина седьмого… Успею, успею… Только не торопиться, а то что-нибудь забудешь, напутаешь… Ах, черт! Метка на кальсонах: „К. Д.“ Надо было купить новые. Но теперь не до этого. Придется спороть».

Он спарывает перочинным ножом красную метку на кальсонах. Ах, господин Быков! Господин адъютант! Пожалейте вашего портного Сагалова и закройщика Вульфа! Адъютантскую форму вы теперь не вернете ни за какие деньги. Так спорите хоть ярлык! Ведь нас обоих вышлют из Петербурга, а заведение закроют… О, если бы мы только знали, господин пристав. Будьте уверены, он не вышел бы из нашего магазина… Господин Быков! Он самый. Он самый… не слышит. Забыл спороть ярлык. Ой, какая оплошность! Какая оплошность!

Адъютант, поручик (тот самый, что в Выборге, в «Континентале»), занят утренним туалетом, прихорашивается перед зеркалом. Пригладил щеткой пробор, расправил аксельбант, надушил из флакона мундир. «Лориган»? «Коти»? Ах, котик, ты всегда как-то особенно пахнешь! У тебя вкус в духах тоньше, чем у женщин! Коти… Котик… Petitchat… Какая пошлость!

— Сколько с меня следует? Поскорей. Я тороплюсь на поезд.

Господин офицер (вчера приехали в штатском) так спешили на поезд, что второпях изволили забыть свою шашку на стуле. Догнать бы его на вокзале и вернуть шашку — наверно, щедро дал бы на чай. Но его уже и след простыл в Териоках. Он прохаживается по платформе в Райвола, поджидая поезд в Петербург. Станционный жандарм отдал честь, и тут только, взглянув на него, офицер вспомнил: «Забыл шашку на постоялом… Хорошо еще, что не забыл портфель или револьвер… Без шашки никак нельзя… Придется заехать купить… Балда!»

«Да— да… Да-да-да… Да-да-да», -охотно подтвердил стуком колес тронувшийся поезд. Офицер положил портфель на колени и, закурив, стал смотреть в окно, где под насыпью закружился хороводом, взявшись за ветви, болотный осинник вперемежку с молоденькими елками и березками. Этот древесный хоровод примелькался и не запоминается, он безрадостен и не нужен ни поезду, ни пассажирам. Но сегодня, второго апреля, и этот путаный хоровод понятен чем-то близким, зачем-то нужен. Может быть, потому, что скользящий по стволам разорванный дым от паровоза напоминает дымки от выстрелов. Только ему одному понятен и нужен.

— Ужин с француженками… не интересуетесь? А еще офицер. Не стройте из себя оригинала, молодой человек! В каком корпусе вы воспитывались? Не в Смольном же институте… Вы помните куплет про институток? «Миноги вкусны для закуски… узки…» Ха… ха… ха… В Смольном…