Андрэ Стиль - У водонапорной башни

— А когда тебе срок?

— Скоро.

— Как ты себя чувствуешь? Грузная ты уж очень стала.

— Оба прошлых раза то же самое было. Завтра или послезавтра брошу работать.

— Здесь мы все вместе, поможем тебе. Смотри, сколько у тебя сиделок будет. Словно в больнице.

— И правда, здесь тепло, прямо как в больнице.

— Для ребят в наших бараках особенно плохо было. Чахлые такие, жиденькие растут, словно и костей вовсе нет.

— Я все-таки боюсь их лагеря. А вдруг они там устроят склад бомб. Мы тогда первые взлетим на воздух.

— Говорят, они ящиков навезли сотни, а что в этих ящиках, никто не знает.

— Опять горе нам готовят.

— Неужели нашим мужчинам снова придется уходить, как ты думаешь, Фернанда?

— Как хотите, а я считаю — мы все с ними должны пойти. Всем народом. Уж на этот раз надо действительно покончить. Женщинам раньше не хватало духу. А послушайте-ка, что они сейчас говорят на рынке или в лавках. Нет, теперь все будет по-другому.

— Женщины теперь… — начала было Полетта, но вдруг замолчала.

Ослепительный свет залил всю комнату. Раздался восторженный крик, словно на гулянье пустили первую ракету.

— Отыскали-таки, вот молодцы!

— Сейчас тут еще лучше, чем днем. И подумайте, сколько времени раздумывали, не могли решиться.

Победители, перепрыгивая через три ступеньки, запыхавшись, вбежали в комнату. И первым, конечно, Папильон.

— Ага, у нас дамы! Баронесса Фернанда принимает гостей. Радуйтесь, что мужья при вас, а то бы сидели в потемках.

— Подумаешь, мужья… От женщин вы ведь худого не видите, — заявила под дружный хохот дородная Мартина, гордо выпячивая грудь.

— Что верно, то верно, — сострил Папильон. — Вот Альфонс, поглядите, какой тощий, как жердь! Зато каждый год у вас, как по расписанию, наследник появляется. Люди так и говорят: если Мартина хоть год пропустит, светопреставление произойдет. А теперь позвольте, дамочки, представить вам и самого пострадавшего.

Под общий хохот Папильон вытолкнул вперед Альфонса.

— Сколько их у тебя?

— Пустяки, — ответил Альфонс, охотно подхватив шутку. — У папаши моего было тринадцать душ, а у меня пока только двое… да еще полдюжины.

Все прямо раскисли от смеха, а Папильон добавил комическим тоном.

— Да вы, дамочки, посмотрите на него. В чем только душа держится. И ростом не выше меня. Мы оба мелкого калибра. А маленькие, как сахар, — чем меньше, тем слаще.

— Помолчал бы при детях, — сказала Фернанда, перестав смеяться.

— Я знаю, что говорю. Лишнего, не беспокойся, не скажу. Печка-то, печка! Вот хорошо горит!

— А остальные, несчастные, до сих пор еще в бараках сидят.

— Ничего, завтра переберутся. Сегодня некогда, на работе были. «Морячок», Соважен и Декуан работали нынче на разгрузке.

— Нет, говорят, Декуан на аэродром нанялся. Что это ему вздумалось?

— Надо бы папашу Эрнеста сюда забрать. У него дом на территорию американского лагеря попал. Они славные старики, хотя еще верят де Голлю. В последнее время я их ближе узнал.

— И других стариков заберем. Метрдотеля с женой… Только, по-моему, они сумасшедшие. Подумаешь, какие миллионеры нашлись. Ни с кем никогда слова не скажут.

— Они ведь совсем одряхлели. Должно быть, вещей сами не могут перетащить. Мало ли как бывает. Пускай они важничают, все-таки им здесь лучше будет.

— Есть же на свете чудаки!

— У меня, товарищи, имеется предложение, — заявил Папильон. — Сейчас уже поздно. Разойдемся пока по своим комнатам, закусим немного. Уложим детишек спать. А потом милости просим к нам. У меня найдется две бутылки красненького, я их уже давно припас, разопьем все вместе, побеседуем. Верно, Фернанда? Только стаканы с собой принесите, а то у нас на всех не хватит.

— Ох, уж эти мне такелажники, — шутливо сказал Гиттон. — Запасливый народ.

— Молчи, хоть сегодня оставь в покое такелажников. Тебе же лучше будет, поднесем стаканчик.

Сказано — сделано. К одиннадцати часам у Папильона собрались все переселенцы, каждый притащил с собой стакан и стул, чтобы посидеть у огонька, отдохнуть, послушать, что расскажут люди.

— Здесь даже ветра не слышно, — заметила Мари. — Помнишь, Полетта, как задует, бывало, так страшно делается. Будто зверь воет.

— У нас ведь даже запоров не было, — сказала Полетта. — Когда Анри уходил вечером, я так боялась. Теперь можно и признаться.

— Ты, должно быть, боялась, что тебе принесут деньги, а ты проспишь?

С бургундским шутить не рекомендуется. Пьешь и не замечаешь, как будто молоко. Легкое винцо, если верить людям. А через пять минут чувствуешь себя не то что навеселе, а как-то настроение поднимается… Жизнь начинаешь видеть в розовом свете. Даже и цвет его коварен: поглядишь — настоящий сироп, безобидная водица, которую ребенок может пить; а потом человек вдруг начинает чувствовать себя бодрым, сильным; он доволен, мысли у него светлые, как белое вино, кровь горячая, как красное вино, и сладость не только во рту, но и во всем теле, чуть-,чуть клонит ко сну, лень даже шевельнуть пальцем.