Андрэ Стиль - У водонапорной башни

Жоржетта не сказала вслух того, что она думала:

«Вот я мо́ю Жинетту в последний раз перед долгой разлукой». Быть может, потому и медлила она, сама того не сознавая, потому еще и еще раз споласкивала волосы, отжимала пряди, перебирала, гладила их.

Вдруг крупными хлопьями повалил снег. Когда пришло время вытирать Жинетту, всю розовую, блестевшую после купанья, Жоржетта спохватилась, что забыла выстиранное полотенце во дворе, где сама повесила его на толстую стальную проволоку. Должно быть, оно уже насквозь промокло. Мать обтерла девочку фартуком, чтобы та не замерзла, а сама вышла во двор за полотенцем — надо торопиться, небо такое, что снег до вечера будет идти. Какая она, Жоржетта, стала рассеянная, все делает сегодня как-то машинально.

Отворив кухонную дверь, которая по обыкновению громко скрипнула, Жоржетта отшатнулась, и сердце ее бешено застучало от страха: из угла двора вдруг что-то выскочило, что именно, она и не разобрала в первую минуту — нынче у нее голова не работает. Оказалось, что старый пес рылся в разбитой лоханке, куда теперь сваливали мусор, — придется, видно, самим отнести ее на берег, на свалку, раз из города второй месяц не приезжают очищать помойки. Все одно к одному. Но через минуту она уже забыла о своем страхе — около сарайчика прямо на земле валялась кукла Жинетты, завернутая в шерстяной лоскут, заменявший ей одеяло, насквозь промокшая тряпичная кукла… и ее тоже забыли здесь. Странно было видеть, что снег, сразу же таявший, едва только он касался крыш и земли, не таял в волосах куклы. Пожалуй, даже не стоило теперь ее и подбирать. Но Жоржетта все-таки взяла куклу, сильно ее встряхнула и положила на выступ окна, куда не залетали снежинки. Забытое полотенце еще не залубенело, но подмерзло и стало тяжелым.

— Мама, что же ты не идешь? Вытри меня, мне холодно стало.

Верно ведь!.. Жоржетта так упорно думала о дочери, что в конце концов забыла о ней. Каково-то ей будет там, в Париже? Ведь, можно сказать, Жинетта и сейчас уже не здесь, не с ними.

Больной мальчик завозился на стульях:

— Можно мне уже повернуться или нет?

Все так же без мысли Жоржетта одела девочку — еще с вечера она приготовила белье и платье, которые более или менее годились для носки. За последний год Жинетта очень выросла и хоть не потолстела, но раздалась в кости. Все ей стало узко, пуговицы вырывались «с мясом», пояс приходился выше талии, из-под короткой юбки выглядывали покрасневшие от холода коленки. Особенно пальто — в плечах жмет, верхнюю пуговицу не застегнешь. Зато уж можно было поручиться, что все вещи чистые, аккуратно подштопаны, отутюжены.

Но по-настоящему Жоржетта осознала все только тогда, когда в порту пробило двенадцать. Оставалось всего лишь четверть часа. Слишком, слишком мало. Настолько мало, что теперь уже не было никакой надежды. Жоржетта поспешила отвернуться, чтобы девочка не увидела ее лицо. Слезы сами навертывались на глаза, это было сильнее ее воли, сильнее ее самой. У Жоржетты не хватило духу даже приготовить завтрак. Она только поставила на плиту спитой кофе, который варили еще накануне, — попьем с хлебом, и ладно. Девочка, как было условлено, позавтракает с Жоржем перед отъездом. Жорж, депутат-коммунист, обещал отвезти Жинетту в Париж, в семью одной учительницы, выразившей желание взять на время девочку лет двенадцати, дочь безработного докера. Что ни говорите, а выходит, что не родители выбрали людей, к которым посылают своего ребенка, а те, незнакомые парижане, сами все решили по своему усмотрению. Конечно, Жоржетта верила этим людям, раз им верил Жорж, но, все равно, эта мысль непереносима для материнского сердца… Девочке там, наверно, будет неплохо… А впрочем, как сказать, — поручиться заранее тоже нельзя. Так или иначе, Жоржетта предчувствовала, что ей не совладать с затаенной и острой материнской ревностью к той славной женщине, далекому другу, которая берет к себе ее ребенка, берет надолго.

Когда Жоржетта услышала, что вернулся Люсьен, вернее, услышала, как он поставил свой велосипед в чулан, она громко высморкалась, утерла глаза и встретила мужа со спокойным лицом; но он заговорил первый, даже пытался пошутить:

— Ну как, распрощались?

Жоржетта сразу поняла, что все утро ее муж думал ту же невеселую думу. Такой натянутой вышла у него эта шутка, что ей стало жаль мужа и она почти забыла свою собственную боль. Она пристально поглядела на Люсьена и испугалась. Таким она еще никогда не видела его за все тридцать лет их совместной жизни — лицо замкнутое, на скулах и в углах рта ходят желваки.