Андрэ Стиль - У водонапорной башни

— Не может же это длиться вечно! — с сердцем сказал папа Гиттон.

Он взглянул на троих детей, смирно сидевших за столом и ожидавших своей порции вареной картошки, которую и помаслить-то даже нечем. Гиттону было еще тяжелее, чем если бы они были его родные дети… Особенно жалко Поля, сегодня ему явно не по себе, это прямо бросается в глаза.

Чем ближе время шло к полудню, тем все яснее и яснее Жоржетта понимала, что теперь уж ничего не изменишь. При каждом взгляде на будильник сердце мучительно ныло, и боль, словно круги по воде, расходилась по всему телу, руки почему-то начинали дрожать. В это утро все вещи, которых она касалась, собирая дочь в дорогу, — бельишко девочки и школьные ее принадлежности, зубная щетка и паста, разные пустячки — вдруг странно тяжелели, словно на них грузом ложилось ее горе. Но сама Жоржетта пока еще чувствовала только какую-то смутную неловкость во всем теле, и ее словно била лихорадка. До отъезда оставалось несколько часов, а ей вдруг начинало казаться, что ничего еще не решено, что можно еще избежать разлуки. Но каждая минута неотвратимо несла свою крупицу тоски. Перед уходом в школу братья и сестры попрощались с Жинеттой, которая еще не подымалась с постели. Девочка хотела было встать, но мать крикнула ей:

— Поспи еще немножко! Перед дорогой надо хорошенько отдохнуть. Семь часов в вагоне — не шутка. Еще намаешься.

Дети со смехом тормошили сестру.

— Ты мне к рождеству непременно подарок привези, — крикнул с порога Жерар. — Скажи, привезешь?

Жинетта засмеялась, она радовалась предстоящему путешествию. А когда ребенок очень доволен, что покидает родительский дом, для матери это нелегко…

Ребята ушли в школу, и в доме вдруг воцарилась долгая тишина. Их оставалось всего трое: мать, Жинетта, которая честно пыталась уснуть, но все время ворочалась в постели, да младший сынишка, — он спал в кухне на трех стульях, составленных в углу у самой печки, и даже не проснулся от шума, поднятого детьми; в комнату доносилось его учащенное дыхание и тихие стоны. Неслышно переходя из кухни, где спал больной мальчик, в комнату, где лежала старшая дочка, которой предстояло уехать, Жоржетта укладывала вещи в большую корзину для голубей, заменявшую чемодан. Как противно скрипят плетеные корзины. Эта корзина попала к ним три года тому назад, осталась еще с тех времен, когда у Жоржетты жил сын шахтера; потом во время отпуска за мальчиком приехали родители; больше Жоржетта с ними не виделась, только изредка обменивались письмами, да вот осталась от них на память корзина. Все-таки куда легче взять к себе чужого ребенка, чем посылать к чужим людям своего…

Вдруг Жинетта проснулась и села на постели.

— Мама! — позвала она.

— Что тебе?

— Мама, ты здесь?

— Ну, конечно, здесь, разве не слышишь?

— А я, мама, какой сон видела! Будто я уже там. Проснулась — и не знаю, где я.

Жоржетта подбежала к постели, в сердце ее вдруг ожила смутная надежда, будто сон, приснившийся ребенку, мог что-то изменить…

— Ну, как там тебе было? Хорошо?

— Очень, очень. А ты, мама, будешь ко мне приезжать?

— Ну, конечно, — храбро солгала Жоржетта.

Маленький проснулся от крика сестры. Увидев, что она лежит в постели, он изумленно спросил:

— Ты тоже заболела, да?

Бак с водой для последнего домашнего омовения грелся на огне, и жестяное его дно время от времени глухо щелкало от жара. С улицы доносился вой ветра. Начиналась буря.

— Я сейчас принесу со двора половик, поставлю ведра в чулан, а кроличью клетку накрою клеенкой, — пояснила Жоржетта. — Значит, тебе выходить не за чем. Горе-то какое, что ты в такую погоду уезжаешь.

Все затихло и на улице и в доме. Мать принялась тереть и скрести Жинетту. В маленькой кирпичной кухоньке было жарко. Девочка голая стояла в корыте. Младший братишка повернулся к стене. Как никак, а Жинетте уже двенадцатый год. Особенно тщательно мать занялась волосами Жинетты, она всегда мыла ей первым делом голову, потому что у девчурки были чудесные белокурые волосы, падавшие локонами на плечи. Такая шевелюра стоит самых роскошных нарядов. Жаль, что в доме было только «зеленое мыло». А этим мылом разве промоешь волосы, от него еще посекутся, потускнеют кудри Жинетты, такие нежные, шелковистые, такие мягкие.

— Мама, больно делаешь!

— Сейчас кончаю, дочка, только еще раз хорошенько ополосну волосы. Никак мыло не смоешь!