Оливия Шрейнер: Африканская ферма

— Преображение — смерть! — закричал он. — Мне нужна только она, а не ангелы, такая, как была, не лучше, со всеми ее грехами.

Любимые дороги нам прежде всего своими слабостями. Пусть люди живут на земле, а божьи ангелы на небе.

— Преображение — смерть, — громко повторил он. — Кто смеет утверждать, будто бы тело не умирает только потому, что оно обращается в траву и цветы, будто бы дух вечен и где-то там, в небесном пространстве, из останков умершего может возникнуть некое странное существо!.. Нет, нет! — восклицал он в порыве горчайшего отчаяния. — Верните мне то, что я утратил. Ничего другого мне не надо.

Душа, жаждущая бессмертия, требует только одного: верни умершую такой, как она была прежде. И оставь меня неизменным. Ибо, отняв у меня мысли, чувства, желания, — а они-то и есть жизнь, — ты отнимешь у меня все. Не бессмертие, а уничтожение несешь нам ты; обещанная тобой загробная жизнь лишь обман.

Вальдо рывком распахнул дверь и вышел во двор. Подгоняемый мучительными мыслями, он шел не разбирая дороги.

— И все-таки должна быть загробная жизнь! Так хочет человек! От колыбели до могилы его снедает стремление к недосягаемому. Загробная жизнь должна быть хотя бы потому, что мы не можем представить себе конца жизни. А начало, разве можно вообразить себе начало? Куда проще сказать: «Меня не было», чем: «Меня не будет»! Однако, где были мы все девяносто лет назад? Сны, сны. Ложь и сны. Беспочвенные мечты. Иллюзии, Ложь.

Он вернулся в пристройку и снова принялся шагать из угла в угол. Час проходил за часом, а он все не мог обрести покоя.

Всем людям свойственно мечтать; можно только надеяться, что их мечты не окажутся в грубом разладе с известной им действительностью.

Вальдо ходил по комнате с низко опущенной головой.

Все смертно, все смертны! Розы алеют румянцем, которым некогда цвели щеки ребенка, цветы пышнее всего распускаются на полях кровавых сражений; перст смерти тайно проникает в сердце всего сущего, он, этот перст смерти, во всем и везде. Скалы воздвигнуты на останках умерших. Тела, мысли, любовь — все умирает. Откуда же доносится этот шепот, обращенный к крохотной человеческой душе: «Ты не умрешь»? Неужели нет истины, тенью которой было бы это обещание?

Вальдо замолк. И шаг за шагом его душа, спускаясь по ступеням размышлений, вступила в тот обширный край, где царствует вечный покой, край, где душа, погруженная в раздумье, утрачивает сознание своего ничтожного «я» и приближается к постижению древней тайны единства вселенной.

Смерть. Смерти нет, — прошептал он. — Есть нечто бессмертное, не подвластное тлению. Распадается лишь частное, целое же остается. Погибает лишь организм, атомы сохраняются. Умирает лишь человек, и Всеединство, составной частью которого он является, возвращает его к изначальной материи. Не беда, что человеческий день короток, человек рождается на восходе, на закате умирает. Он лишь частица мироздания; оно дает ему жизнь, оно же и призывает его к себе. И пока живет мироздание, живем и мы.

Душе, громко молящейся о продлении своего существования и о продлении существования своих близких, нечего и надеяться на помощь. Но для души, осознавшей себя самое и всех, кто ею любим, лишь неотъемлемой частью единой вселенной, для души, чувствующей в себе биение ее жизни, — для такой души нет смерти.

«Так умрем же, любимая, чтобы воссоединиться во вселенной!» В мире глубокого раздумья умирают бурные страсти и нисходит мир.

Вальдо ходил по комнате, не видя окружающего его мира; он уже перестал просить о возвращении ушедшей. Его душа обрела покой. Иоанн не единственный, кому дано было увидеть небеса отверстыми. Мечтатели видят это чудо каждый день.

Много лет назад его отец ходил по полу этой пристройки, ему грезились сонмы ангелов, грезился их князь в образе человеческом, но облаченный в одежды бессмертия. Познанное сыном отличалось от познанного отцом, его мечты были тронуты новизной, но в них таилась неменьшая сладость; они несли бесконечный покой, которого не обрести в маленьком тлетворном царстве осязаемого. Мы окружены решетками действительности; при каждом взмахе наши крылья задевают о железные прутья — и льется кровь. Но если нам удастся проскользнуть сквозь эти прутья в Неведомое, мы можем спокойно парить в величественных небесах, не видя ничего, кроме собственной тени.

Века сменяют века, одни мечты сменяются другими; и только сам мечтатель может изведать радость мечтаний.