Ги Мопассан - Жизнь. Милый друг. Новеллы

Аббат с ужасом смотрел на своего сына. Есть он уже больше не мог.

— Нет, — сказал он, — не сейчас, подождите немного.

Повернувшись, он снова ударил в гулкий китайский гонг.

Маргарита сейчас же явилась.

Хозяин заговорил таким суровым тоном, что она испуганно и покорно опустила голову:

— Принеси лампу и все, что у тебя еще есть к обеду, а сама не являйся до тех пор, пока я не ударю в гонг.

Она вышла, вернувшись, поставила на стол белую фарфоровую лампу с зеленым абажуром, большой кусок сыра и фрукты и удалилась.

Аббат твердо сказал:

— Теперь я вас слушаю.

Филипп-Огюст спокойно положил себе на тарелку десерт и налил в стакан вина. Вторая бутылка была почти пуста, хотя аббат к ней не притронулся. От всего съеденного и выпитого язык у молодого человека заплетался. Запинаясь, он начал рассказывать:

— Последняя моя проделка… была почище. Я вернулся домой… и остался там жить, хотя они и были против этого. Они боялись меня… боялись. Да, меня лучше не сердить: когда меня рассердят, я на все способен… Так вот… Они жили вместе и не вместе. У него были две квартиры: одна — квартира сенатора, другая — квартира любовника. Но у мамаши он жил чаще, потому что не мог уже без нее обойтись. Уж и хитра она была, мамаша-то, уж и ловка-то! Умела удержать при себе мужчину. Он весь был в ее власти — душой и телом — до самого последнего дня. Какие же дураки эти мужчины! Так вот, я вернулся и держал их теперь в постоянном страхе. Когда нужно, я умею за себя постоять, где хитростью, где обманом, а где и кулаком, мне никто не страшен. Но тут мамаша заболела, и он поселил ее в прекрасном имении, посреди парка, огромного, как лес, недалеко от Мёлана. Тянулось это, как я уже говорил, года полтора. Потом видим — дело идет к концу. Он каждый день приезжал к ней из Парижа и, надо сказать правду, сильно убивался.

И вот как-то утром они опять завели разговор чуть ли не на целый час, и я только-только подумал, о чем они там трещат, как меня позвали. Мамаша и говорит мне:

«Я умираю и хочу тебе открыть кое-что, хотя граф и против этого». Говоря о нем, она всегда называла его графом.

«Я хочу открыть тебе имя твоего отца, он еще жив».

Я сотни раз, сотни раз спрашивал у нее имя моего отца, сотни раз… Но она всегда отказывалась назвать его. Кажется, я как-то даже влепил ей пощечину, чтобы у нее язык развязался, но и это не помогло. А потом, чтобы отделаться от меня, она заявила, что вы умерли без гроша, что вы ничего путного собой не представляли, что это была ошибка молодости, девичья оплошность. И так все это расписала, что я дал маху — поверил в вашу смерть.

Так вот она мне и говорит:

«Сейчас я открою тебе имя твоего отца».

А тот, сидя в кресле, перебивает ее и говорит три раза подряд:

— Напрасно вы это делаете, напрасно, напрасно, Розета!

Мамаша приподнялась на кровати. Как сейчас вижу ее перед собой — на скулах красные пятна, глаза горят — она все-таки меня любила. Вот она и говорит:

«Тогда сделайте для него что-нибудь, Филипп».

В разговоре она всегда называла его Филиппом, а меня Огюстом. В ответ он раскричался как бешеный:

«Для этого мерзавца… Никогда! Для этого негодяя, для этого каторжника, для этого…» — И он стал обзывать меня такими именами, будто всю жизнь только и придумывал их.

Я уж было рассердился, но мамаша велела мне замолчать и сказала ему:

«Что ж, вы хотите, чтобы он с голоду умер? Ведь у меня ничего нет».

Но он, ничуть не смутившись, ответил:

«Розета, я ежегодно выдавал вам по тридцать пять тысяч франков, за тридцать лет это составило больше миллиона. Благодаря мне вы жили богатой, любимой и, смею сказать, — счастливой женщиной. Но этому негодяю, который отравил последние годы нашей жизни, я ничем не обязан, и он от меня ничего не получит. Настаивать бесполезно. Назовите ему имя того человека, если хотите. Я очень об этом жалею, но умываю руки».

Тут мамаша оборачивается ко мне. «Что ж, прекрасно, — подумал я про себя, — теперь я найду своего настоящего отца, и, если у него водятся деньжонки, я спасен».

А она говорит:

«Твой отец — барон де Вильбуа, ныне аббат Вильбуа, кюре в Гаранду, около Тулона. Он был моим любовником, когда я бросила его ради этого человека».

И она все рассказала мне, кроме того, что вас она тоже надула насчет своей беременности. Но женщины все на один лад — никогда не говорят правду.

Он тупо захохотал, без стеснения изрыгая всю свою душевную грязь. Затем выпил еще и все с тем же игривым выражением лица продолжал: