Сосэки Нацумэ - ЗАТЕМ

— В данном случае я, пожалуй, ничем не отличаюсь от рикши. Поэтому и обратился к вам за помощью.

— Несносный вы человек! Будь вы рикшей, я, возможно, выручила бы вас, но вы личность незаурядная, так что доставайте деньги, где хотите. Мало того что сами живёте на иждивении отца и брата, так ещё для других просите!

Умэко была права, но Дайскэ отмахнулся от этой очевидной истины и лишь представил себе, как дружно противостоят ему невестка, отец и брат. Пора, видно, перемениться и стать таким, как все. Не зря он опасался, что невестка ему откажет. Но всё это были праздные размышления. Взяться за работу — об этом Дайскэ и не думал, поскольку не придавал случившемуся сколько-нибудь серьёзного значения.

Он прекрасно понимал Умэко, которая решила воспользоваться случаем, чтобы на него повлиять. И чем больше он это чувствовал, тем равнодушнее становился. Разговор снова коснулся женитьбы. Отец дважды за короткое время докучал ему разглагольствованиями о невесте, но, проникнутый насквозь чувством долга, как его привыкли понимать в старину, на сей раз оказался менее суровым. Женись на ней, говорил отец. Как прекрасно породниться с человеком, которому обязан жизнью, и хоть немного отблагодарить за добро. Рассуждения отца казались Дайскэ лишёнными какого бы то ни было здравого смысла. Что в этом прекрасного и при чём тут благодарность? Против невесты, однако, Дайскэ ничего не имел и потому не вступал с отцом в пререкания. Зачем? Можно и жениться. В последние два-три года Дайскэ ничего не принимал всерьёз, в том числе и женитьбу. С дочерью Сагавы он знаком не был, только видел её на фотографии. Но и этого, казалось ему, вполне достаточно. Девушка была хороша собой, и он не собирался артачиться. Просто он никак не решался сказать: «Хорошо, женюсь».

Такую нерешительность отец считал проявлением тупости. Невестка же усматривала в этом определённую странность характера Дайскэ, потому что считала брак важнейшей жизненной проблемой, от решения которой зависело всё остальное.

— Ведь и вам, я думаю, вовсе не хочется всю жизнь прожить в одиночестве. Так решились бы наконец и перестали капризничать. — В голосе Умэко прозвучали нотки досады.

Однако Дайскэ до сих пор не знал, что лучше: то ли весь век прожить одному, то ли обзавестись содержанкой, то ли вступить в связь с гейшей. Холостяк по натуре, он не имел ни малейшей склонности к женитьбе по трём причинам: его чувственное восприятие было многогранно, все силы ума он тратил на преодоление иллюзий относительно современного японского общества и, наконец, не испытывая нужды в деньгах, мог общаться с определённого сорта женщинами. Но над всем этим Дайскэ не считал нужным задумываться. Женитьба его нисколько не интересовала, и он предоставил всё естественному ходу вещей. Жениться лишь потому, что это необходимо, не только неразумно, но и пошло.

Дайскэ, разумеется, не собирался эту свою философию излагать невестке. И лишь когда она его вынуждала, спрашивал: «Неужто и в самом деле я должен непременно жениться?» Этот вполне искренний вопрос повергал невестку в такое изумление, что она воспринимала его чуть ли не как насмешку. В тот вечер, исчерпав все доводы, которые она обычно приводила, Умэко сказала:

— Странно! Послушать вас, вы как будто не против женитьбы, а жениться всё же не хотите. Может быть, вы влюблены? Тогда скажите: кто она?

Из всех, кого прочили Дайскэ в невесты, он ни одну не смог бы назвать любимой. И вдруг в памяти всплыл образ Митиё. Дайскэ чуть не сказал: «Вот для кого я просил у вас деньги», — но не хватило духу, и, глядя на невестку, он лишь натянуто улыбался.

Так ни с чем Дайскэ и вернулся домой. Был уже поздний вечер. Он едва успел на последний трамвай. Ушёл, не повидавшись ни с отцом, ни с братом, — их ещё не было. Правда, пока он сидел, невестку дважды звали к телефону, но возвращалась она со спокойным видом, а он ни о чём не спрашивал.

В тот вечер небо было цвета земли, в любой момент мог хлынуть дождь. На трамвайной остановке не было ни души. Вдалеке показался огонёк. Блуждая в темноте, он всё приближался, и, глядя на него, Дайскэ с особой остротой ощутил одиночество и тоску. В трамвае тоже никого не было, если не считать кондуктора и вагоновожатого в чёрной униформе. Прислушиваясь к лязгу и грохоту трамвая, вглядываясь в темноту за окном, Дайскэ сидел в ярко освещённом вагоне, и ему казалось, что этому путешествию не будет конца.

Он вышел на Кагурадзака, тихую улочку, стиснутую с обеих сторон двухэтажными домами, которые постепенно смыкались, образуя тупик. Дойдя до половины улицы, он вдруг услышал гул и звон. «Наверно, ветер шумит по крышам», — подумал Дайскэ, остановился, посмотрел на темневшие карнизы, потом на небо и ощутил безотчётный страх. Двери, сёдзи, стёкла всё дребезжало и гремело громче и громче. «Это землетрясение», — мелькнула мысль, ноги отказывались идти, словно оцепенели. Сейчас рухнут дома и погребут под собой улицу. Неожиданно в доме справа со стуком распахнулась калитка, из неё выскочил мужчина с ребёнком на руках, громко крича: