Ги Мопассан: Сторож

— Кавалье! Кавалье!

Сторож не просыпался: сон у старого стражника был крепкий.

Сквозь окна я увидел, что первый этаж уже превратился в раскаленное пекло; заметил я и другое — в кухню заранее натаскали соломы, чтобы занялось подружнее Значит, поджог!

Я вновь завопил — Кавалье!

Тут я испугался, что он задохнется в дыму, и меня осенило: я загнал в ружье два патрона и выстрелил в окно Все шесть стекол разлетелись вдребезги, усыпав пол мелкими осколками. На этот раз сторож услышал и в одном рубахе появился в оконном проеме, растерянный спросонья и ослепленный отблесками огня, от которых на дворе было светло как днем. Я гаркнул:

— Дом горит! Прыгайте вниз! Скорей! Скорей! Внезапно изо всех щелей нижнего этажа вырвались языки пламени, лизнули стены и стали подкрадываться к старику, отрезая ему путь. Он прыгнул и по-кошачьи легко встал на ноги.

Он сделал это вовремя! Соломенная кровля с треском просела посередине, над самой лестницей, которая сделалась теперь как бы печной трубой для полыхавшего внизу огня: гигантский алый сноп взметнулся в воздух, рассыпался, как фонтанная струя, и ливнем искр разлетелся вокруг.

Еще через несколько секунд пожар охватил весь дом.

Ошеломленный Кавалье спросил:

— Как это могло случиться? Я ответил:

— Подожгли кухню. Он пробормотал:

— Но кто же? И тут я догадался:

— Мариус!

Старик все понял. Он пролепетал:

— Иисус-Мария! Вот почему он не вернулся ночевать!

Вдруг у меня мелькнула страшная мысль. Я вскрикнул:

— Селеста! Селеста!

Кавалье промолчал — в этот миг дом рухнул, и на месте его забушевал огромный костер, палящее, ослепительное, багровое море огня; от бедной старухи, без сомнения, осталась лишь кучка красных углей, обгорелых останков человеческой плоти.

Мы не услышали даже крика.

Тем временем огонь подобрался к пристройке, я вспомнил о своей лошади, и Кавалье бросился за ней.

Едва он отпер конюшню, чье-то гибкое тело скользнуло у него между ногами, и сторож упал. Это пустился наутек Мариус.

Отставной жандарм проворно вскочил. Он рванулся было вслед за негодяем, но, смекнув, что его не нагнать, и обезумев от неудержимого гнева, поддался одному из тех внезапных порывов, которые нельзя ни предвидеть, ни предотвратить: схватил мое ружье, валявшееся неподалеку, приложился, не проверив даже, заряжено ли оно, и, прежде чем я успел опомниться, нажал на спуск.

Один из патронов, досланных мною в стволы, чтобы предупредить Кавалье о пожаре, оставался неиспользован; заряд угодил беглецу в спину, и Мариус, обливаясь кровью, рухнул ничком. Как смертельно раненный заяц при виде приближающегося охотника, он заскреб землю руками и ногами, словно порываясь бежать на четвереньках.

Я кинулся к нему. Мальчишка уже хрипел. Так и не сказав ни слова, он умер еще раньше, чем пламя погасло.

Кавалье, по-прежнему в одной рубахе и босиком, остолбенело стоял рядом с нами.

Набежали деревенские, и моего сторожа увели: лицо у него было совершенно безумное.

На суде я выступал свидетелем и подробно, ничего не изменив, рассказал, как все было. Кавалье оправдали, но он сразу исчез и больше в этих краях не появлялся.

С тех пор я его не видел.

Вот вам моя охотничья история, господа.