Ги Мопассан - Сторож

Он покачал головой:

— Потом, сударь. Не хочу вам с самого приезда своими неприятностями докучать.

Как я ни настаивал, он наотрез отказался говорить об этом до обеда. Однако по лицу его я понял, что дело нешуточное.

Не зная, о чем еще побеседовать с ним, я осведомился:

— Как с дичью? Не перевелась?

— Ну дичи-то довольно. Набьете, сколько душе угодно. Я, слава богу, гляжу в оба.

Старик произнес эти слова с такой скорбной торжественностью, что они прозвучали комично. Его пышные усы обвисли, словно вот-вот готовы были отвалиться.

Неожиданно я вспомнил, что до сих пор не вижу его племянника.

— А где Мариус? Почему не показывается? Сторожа передернуло. Он в упор глянул на меня и объявил:

— Ладно, сударь, выложу вам все сразу. Да, так. оно лучше — ведь это все из-за него.

— Неужели? И где же он?

— Заперт в конюшне, сударь: я выжидал случая привести его к вам.

— Что он натворил?

— А вот что, сударь…

Сторож опять заколебался. Голос у него сел и задрожал, лицо внезапно прорезали глубокие старческие морщины.

Наконец, он медленно начал:

— Так вот. Прошлой зимой я заметил, что в роще Розре кто-то пошаливает, но никак не мог накрыть вора. Ночи в засаде просиживал, сударь, ночи напролет — и ничего. Тем временем силки появились и со стороны Экоршевиля. Я с тела от досады спал, а взять браконьера не удается, и все тут. Он, подлец, вроде как заранее знал, куда я иду и что собираюсь делать.

Но как-то раз чищу я штаны Мариуса, воскресные его штаны, и вижу; в кармане сорок су. Откуда они у мальчишки?

Я, сударь, голову себе над этим неделю ломал и обнаружил, что он куда-то убегает из дому и все в те часы, когда я отдохнуть возвращаюсь. Тут я стал за ним приглядывать, хотя сперва ничего дурного не думал, ну ровно ничего. Однажды утром я на глазах у него прилег отдохнуть, а сам встал — и за ним. Выслеживать, сударь, — тут уж со мной никто не потягается.

Так вот я Мариуса и подловил. Он, мой племянник, на вашей земле силки ставил. А я, сударь, у вас в сторожах хожу!

У меня перед глазами красные круги пошли, и я чуть на месте его не прикончил — так лупил. Да, влетело ему по первое число! И еще я дал слово, что второй раз его отлуплю для острастки, когда вы приедете.

Вот какие дела. Я даже похудел с горя. Сами понимаете, такое даром не проходит. Но парня я у себя оставил. Что поделаешь! У него ни отца, ни матери, всей родни один я. Не выгонять же на улицу, верно?

Но только я предупредил: возьмется за старое — конец, второй раз пощады не выпросит. Вот. Правильно я поступил, сударь?

Я протянул ему руку и подтвердил:

— Правильно, Кавалье. Вы честный человек. Он встал.

— Большое спасибо, сударь. А теперь пойду за ним. Пусть получит свое для острастки.

Я знал: отговаривать старика бесполезно, и решил ему не перечить.

Он сходил за мальчишкой и притащил его за ухо.

Я сидел на соломенном стуле, сделав суровое, как у судьи, лицо.

За год Мариус вытянулся еще больше и стал, как мне показалось, безобразней, противней и скрытней прежнего. А уж ручищи у него сделались вовсе чудовищными.

Дядя подтолкнул его ко мне и по-военному четко скомандовал:

— Проси прощения у хозяина.

Парень молчал.

Тогда отставной стражник сгреб его в охапку, приподнял и с таким остервенением принялся шлепать по заду, что я вскочил, порываясь прекратить порку.

Озорник завыл:

— Простите! Простите! Больше не… Кавалье опустил его на пол и, придавив обеими руками, поставил на колени.

— Проси прощения! — рявкнул он. Мальчишка, потупившись, прошипел:

— Простите!

Тут дядя снова поднял его и выпроводил такой оплеухой, что Мариус еле удержался на ногах.

Он убежал и весь вечер не попадался мне на глаза. Вид у Кавалье был совершенно убитый.

— Скверный нрав! — вздохнул старик. И весь обед повторял:

— Ах, как мне это горько, сударь! Вы даже не представляете — как!

Мои попытки утешить его ни к чему не привели.

Лег я пораньше чуть свет надо было выходить на охоту.

Когда я задул свечу, собака моя уже похрапывала на полу, в ногах кровати.

Глубокой ночью меня разбудил неистовый лай Жбана. Я сразу понял, что в помещении полно дыму Я спрыгнул с постели, зажег свечу, метнулся к двери и распахнул ее. В комнату ворвался вихрь пламени Дом пылал.

Я с размаху захлопнул толстую дубовую створку, натянул брюки, скрутил простыни жгутом и спустил за окно собаку; затем швырнул туда же свою одежду, ягдташ, ружье, выбрался сам и во всю глотку закричал: