Энн Донован - ПАПА-БУДДА

— Почти, доча. Еще я волосы красил — у меня одно время были фиолетовые прядки.

— Прямо так появлялся на людях?

— Ну да, в этом же вся соль. Какой смысл сидеть дома, где тебя никто не видит?

— Ты выглядишь как полный псих.

Я начал скакать по комнате.

— Я антихрист, анархист!..

— Пап, хватит уже. Надеюсь, сегодня ты ничего не вытворишь — там, между прочим, будут мои друзья.

Триша предложила ей пригласить кого-нибудь из подруг, чтобы не скучать в одиночестве. Все дети у наших родных либо старше, либо сильно младше ее.

— А что, я, может, позову их танцевать.

— Пап, ну пож-ж-жалуйста. Пойду переоденусь.

Я повернулся к Лиз.

— Только послушайте — и это наша дочь. Какой-то персонаж из «Друзей»…

— Что поделать, она растет.

— Еще в прошлом году она была маленькой, все в куклы играла.

— Совсем не в прошлом году, Джимми.

— Два года назад она еще верила в Санта-Клауса.

— Не верила, — донесся из коридора голос Энн Мари. — Я просто подыгрывала, чтоб вы не огорчались.

— Тебе подслушивать не полагается. Мы с мамой беседуем о своем.

— Тогда не орите на весь дом!

Энн Мари появилась в дверях — сначала я ее даже не узнал. Она была в коротком облегающем платье, черных чулках и серебристых туфлях на платформе.

— Потрясно выглядишь. Ну что, Золушка, подать карету?

Сперва затею Джона с маскарадом я не одобрил. Пару раз я бывал на подобных вечеринках, но ничего путного не получалось. Многие все равно приходили без костюма, а остальные наряжались без особой фантазии. Скажем, напялил шляпу, взял в руки швабру, и вот тебе ведьма, а если ты в смокинге – можешь всем втирать, что ты Брайан Ферри, даже если ты лысый и рост у тебя метр с кепкой. Но, то ли потому, что Триша всем уши прожужжала про этот маскарад, то ли потому, что народ хотел порадовать Джона — уж не знаю, в чем тут дело, но подобных костюмов я в жизни не видел.

Все правда постарались. Одна гостья нарядилась Кармен Мирандой и сделала прическу с настоящими фруктами — такую тяжелую, что двигаться могла. Другой парень взял напрокат костюм медведя – не знаю до сих пор, кто это был, потому что за весь вечер он ни разу не снял головной убор — наверно, спекся от жары. Энджи и Пол нарядились Барби и Кеном, а еще были Дракула, Красная Шапочка — да кого только не было. И народ сразу расслабился, начал танцевать — никто не сидел у стенки полвечера, все общались и запросто знакомились. Джон снял банкетный зал в «Хайлендере». Похоже, они с Тришей позвали всех, кого только знали: соседей, приятелей со времен прежней квартиры, школьных друзей, всех с работы Триши, не говоря уж про родню. Даже мама приехала на пару часов, хотя в десять вечера Джон вызвал ей такси: она сильно сдала с тех пор, как папы не стало. Короче, народ оттягивался и отплясывал, что было сил.

И я тоже отплясывал. Лиз выглядела просто бесподобно, а ди-джей заводил музыку тех времен, когда мы были молодые и только начали встречаться. Я не могу сидеть спокойно, когда слышу «New Rose»: «Is he really going out with her?» - и этот безбашенный рифф, - и все, я, слетаю с катушек. Понятное дело, эту вещь в самом начале Джон заказал — «для родного брательника». Мы принялись с ним, обнявшись, прыгать по залу. Наконец мне удалось вырвать Лиз из лап этого психа Алекса, и я попросил ди-джея поставить для нас «Shake Some Action». Когда общаешься с людьми так и хочется промочить горло, так что я хлестал пиво кружку за кружкой. Потом - «Vicious», Лу Рид — самый любимый музыкант Джона. По мне, он малость старомоден, но Джон обожает эту вещь — мы подростками под эту пластинку сходили с ума, носились по всей комнате. И вот он схватил меня и вытащил в центр зала — мы, кажется, заняли столько места, что всех разогнали. Мы горланили вовсю, Джон тряс своим тучным задом, будто какая поп-звезда из Нью-Йорка, а народ хохотал, подбадривал нас и хлопал; в конце концов, мы врезались друг в друга, так что чуть не грохнулись, а потом Джон стоял, опершись на меня, и повторял без конца: «Видите этого парня? Это мой брательник, и я люблю его, черт меня дери. Слышите? Брательник, я, на хрен, тебя люблю».

— И я тебя, на хрен.

А потом все закружилось, и я очутился на полу.

На следующий день я не мог подняться до двух часов дня. Проснулся часов в одиннадцать и чувствую: все болит, будто меня избили. В голове шумит, как на стадионе, руки-ноги ломит, в горле пустыня какая-то — сухо и жарко. Лиз рядом не было, но, видно, она услышала мои стоны: через минуту дверь приоткрылась, и показалась ее голова.