Сусанна Тамаро - Поступай, как велит тебе сердце

Первого января 2000 года птицы на деревьях проснутся в тот же час, что и накануне, 31 декабря 1999 года – заведут трели, и, напевшись вдоволь, как обычно, полетят добывать пищу. Но для людей все переменится. Быть может, если предреченное возмездие нас минует, мы с усердием примемся строить лучший мир. Вероятно такое? И да, и нет. Много свидетельств «за», но много – и «против». Иногда я думаю: человек – это всего лишь представитель семейства обезьяньих, которым управляют одни только животные инстинкты, но который владеет, увы, опасной хитроумной техникой. А иногда, напротив, мне кажется, что худшее позади, и все духовное в людях начинает проявляться. Где тут правда? Кто знает, может неверно и то и другое, может на самом деле в первую ночь третьего тысячелетия небо накажет человека за все глупости, за бездарную трату даров, которые были даны ему, и на землю упадет страшный дождь из огня и серы.

К двухтысячному году тебе исполнится двадцать четыре года, ты увидишь все своими глазами; а меня уже не будет, и я унесу с собой в могилу неудовлетворенное любопытство. Будешь ли ты готова принять вызов времени? Если бы сейчас с неба сюда спустилась фея и позволила мне загадать три желания, знаешь, о чем я попросила бы? Мне хотелось бы превратиться в сурка, в синичку, в домашнего паучка, в какое-то существо, которое незаметно могло бы жить рядом с тобой. Я не знаю, не представляю, что ждет тебя в будущем, и тревожусь от этого, потому что люблю тебя. Из наших скупых бесед на эту тему я заключила, что будущее видится тебе отнюдь не в розовом свете: с упрямством юности ты уверяла меня, что твой удел – несчастья, и они никогда не оставят тебя в покое. Но я убеждена в совершенно обратном. И на каком же основании, спросишь ты, я питаю эти безумные надежды? Это основание – Бак. Да, солнышко, просто Бак. Тогда, в питомнике, ты думала, что выбрала обычную собаку. На самом деле, в те три дня в ты выиграла невероятно важную битву в своей душе: не прельстившись внешним, поверхностным, без капли нерешительности, без тени сомнения ты прислушалась к голосу сердца.

Я в твоем возрасте выбрала бы породистую, ухоженную, грациозную собаку с лоснящейся шерстью, такую, чтобы мне все завидовали. К тому времени обстановка, в которой я воспитывалась, равно как и моя собственная неуверенность в себе, уже превратили меня в рабу условностей.

Провозившись вчера полдня на чердаке, я снесла оттуда вниз лишь ясли и форму для выпечки, которая осталась после пожара. С яслями все понятно, скажешь ты, сейчас Рождество – а причем тут форма для выпечки? Она принадлежала моей бабушке, то есть твоей прапрабабушке, и это единственное, что осталось в память о женщинах нашего рода. Форма так долго лежала на чердаке, что местами покрылась ржавчиной, но я отнесла ее на кухню, положила в раковину и как следует вычистила ежиком. Подумай, сколько раз ей довелось побывать в печи, сколько печей она повидала на своем веку, сколько рук – разных, но очень похожих – наполняли ее тестом. Я отнесла ее вниз в надежде подарить ей еще одну жизнь: может, она еще послужит тебе, и ты, в свою очередь, передашь ее дочерям, так что этот скромный предмет кухонной утвари станет свидетелем нашей семейной истории.

Когда я увидела эту форму на дне сундука, мне вспомнился тот день, когда нам последний раз было хорошо вместе. Когда это было? Год назад, может, чуть больше. После обеда ты зашла ко мне в комнату, не постучавшись. Я спала, сложив руки на груди, и увидев меня, ты принялась плакать без удержу. Я тут же проснулась: «Что такое? - спросила я, усаживаясь на постели. – Что стряслось?» «Ты скоро умрешь», - сказала ты, и разрыдалась еще сильнее. Я улыбнулась: «О Боже, надеюсь, не прямо сейчас». И добавила: «Знаешь что? Давай я научу тебя готовить что-нибудь эдакое, и потом, когда меня не станет, ты сможешь готовить и вспоминать обо мне». Я поднялась, и ты обняла меня. «Итак, - сказала я, стараясь не выдать, что и у меня ком стоял в горле, - что мы будем готовить?» Вытерев слезы, ты задумалась ненадолго и ответила: «Пирог». И тогда мы отправились на кухню и принялись за дело. Сначала ты заупрямилась, не желая надевать фартук: «Ты еще вели надеть бигуди и шлепанцы, и буду просто тетя клепа!» Потом, взбивая белки в пену, ты жаловалась, что болит запястье, сердилась оттого, что масло не растворялось в желтках, что плита все никак не нагреется. Помешав растопленный шоколад, я облизала ложку, и на носу осталось коричневое пятно. Увидев меня, ты рассмеялась. «В твоем-то возрасте, постеснялась бы! У тебя нос пуговкой как у собаки!»