Илья Митрофанов: ЦЫГАНСКОЕ СЧАСТЬЕ

Вечером лампу зажгла, мамалыги сварила, дала поесть мне, из ложечки кормила. Рядышком села.

"Зажилась я, доченька, на земле. Меня Бог не берет. Братья и сестры, дети мои, по ночам ко мне ходят. Зажилась я. Правду тебе говорю. Богу молюсь: "Прибери ты меня… Что ты меня оставил одну? Может, забыл, что я есть у тебя? Забыл, забыл..,- И ладошкой, сухой, как дощечка, погладила мои волосы.- Живи у меня. Чуешь? Живи, дочка. Умру, хату тебе оставлю…"

"Нет, нет. Не хочу. Не хочу,- шепчу ей в ответ. А, может, кажется, что шепчу.- Это не жизнь… Лучше по людям ходить. Нет, бабушка. Не смогу я так жить…"

"Ну, гляди…" - И молиться начала, долго она вечерами молилась. У нее Бог в углу нарисованный был, черный, глаза тоже черные. Я не могла на него глядеть, отворачивалась, а он на меня глядел. Зачем, зачем ты молишься ему, бабушка? Не слышит тебя твой Бог. Нет, не слышит. Он бедным не помогает. Он богатых хранит, хитрых хранит, злым помогает. Не морочь свою душу, бабушка. Не верь, не услышит тебя твой Бог. И меня не услышал. Я знаю, Я одно хорошо знаю, когда удачи нет, и Бог не поможет. Бог мой - удача. Когда есть удача - и Бог рядом. Он хитрый. Он знает: когда есть удача, его все зовут. Он праздники любит чужие, когда и вино на столе, и мясо, и хлеб, а к голодному он не идет. С голодным и бедным он не поделится. Не молись, не молись, бабушка, не поможет Бог. Ты уже старая. Очень старая. И я буду такая. Нет, нет, не хочу старой быть. Не хочу одной быть, Нет, нет, я живу, я еще молодая, у меня Богдан есть. Он меня ждет. Что я лежу? Может, он меня ищет? У него хлеба нет, брынзы нет, красок нет. Ему историю рисовать надо. Всех нас нарисовать надо. И старушку эту, и горбоносого зверя собачьего. И детство мое, и школу, и всех учителей, и эту хату, и Милку. Она молока мне дала. Соломы гнилой поела, а дала молока. Богдан! Я тебе все расскажу. А ты нарисуй, нарисуй все. Слышишь?

Не слышал Богдан. Не было Богдана. Лицо старое, старое, как кора на акации, склонялось ко мне, ладошка гладила мою голову, холодной водой смачивала, пить мне давала. Я спрашивала у нее, какой день? Сколько я здесь живу? А она считать не умела, она годами меряла время…

Бог мой! Бог мой! Пошли мне удачу! Утром встала, мне легче стало. "Пойду я, бабушка. Спасибо..,"

"Ты Богу спасибо скажи,- ответила.- Перекрестись. Умеешь креститься?"

"Умею. Только меня не крестили…"

"Это ничё,- сказала она.- Ты в душе Бога имей. Бог с тобой.,."

Как ее звали? Не знаю. Заехать хотела к ней. Заплатить ей хотела. Не заплатила, не заехала. Сейчас о ней думаю. А в тот час не думала. О Богдане думала. Тяжело было на сердце, что пустая к нему иду, больно идти было. Ничего, буду богатой. Буду здоровой. Мне Богдана надо увидеть.

Не увидела. Во двор вошла - ставня на окне закрыта. Богдан днем ставню не закрывал. Под окном сирень росла. Он говорил: "Я напишу картину: "Ахиллейская сирень" или "Вид из окна".

Не было вида.

Сердце мое забилось. Я на веранду пошла. Эльвира рыбу солила стаканщикам у "Чайной" на продажу. С Куней своим разговаривала:

"Куня, хлопчичко! Куня, мальчичко! Это соленая рыбка. Тебе соленого есть нельзя. Ты себе печень испортишь…"

Меня увидала, руки от соли стряхнула, брови свои выщипанные подняла:

"Что явилась, невеста? А твоего жениха нет. В санатории твой жених! На казенных харчах. Я ему говорила, я знала, что так получится. Зна-а-ала!.."

"В каком санатории? Что языком мелешь?"

"Ой, ой! В каком? В том самом. Где алкоголики отдыхают… Допился! До белой горячки допился! А я говорила. Я ему всегда говорила!"

"Закрой рот свой, чучело крашеное!"

Не стала я с ней разговаривать. В комнату побежала. Поцеловала замок.

"Стой!-закричала Эльвира.- Там тебе нечего делать! На свои бебехи! На, забери и уматуй!" - кинула мне узелок, кофту мою, платье кинула.

"Босоножки где мои? - я спросила.- Где мои босоножки, душа твоя рыбья!"

Не вспомнила я в ту минуту про свои босоножки. Я хотела в комнате Богдана посидеть. Не могу объяснить почему, но хотела. Очень хотела.

Не пустила Эльвира. Закричала:

"Не видала я твоих босоножек. Ничего не знаю, Давай, давай мотай у свой табор. Нечего тут тебе делать! Богдан за месяц мне тридцать рублей не отдал. Он тарелку разбил от сервиза. Китайский сервиз! Я в милицию счас пойду…"

"Сдохла бы ты со своим китайским сервизом! - я ей ответила.- А тридцать рублей пусть тебе в гроб между пальцами Куня положит!"

Выбежала на улицу. Солнце в небе светило! Землей пахло! Черепица на крышах паром дышала. Тепло. Тепло к нам пришло, Сабина. Поздно пришло. Опоздала ты! Бог мой! Опоздала! В Одессу с Богданом собиралась ехать. В Крым ехать. Там море, там гажё богатые в санаториях отдыхают. А у нас тут - ни Крыма, ни моря, у нас тут один санаторий - в Кислицах. Для бедных, потерянных, со всего нашего края - болгаров и русских, хохлов, молдаваней, от вина потерянных, от рождения, от жизни поганой. И Богдан мой там! И Богдан в Кислицах…