Андре Жид - Тезей

«Тезей», вышедший в 1946 году, рассматривается как духовное завещание своего создателя. Замысел этой небольшой повести пришел к ее автору в Тунисе, во время войны. Кронпринц молодой страны, как неловкий и с дурными манерами гость — в старой — примерно в таких выражениях рассказывал автор друзьям о новой книге.

Повесть написана от первого лица и представляет собой исповедь старого Тезея, царя и основателя Афин, «столицы духа». Тезей начинает рассказ с поисков под камнем оружия, оставленного Эгеем, и доводит его до встречи со слепым Эдипом, пришедшим в Афины из Фив. Большая же часть повествования посвящена критским приключениям.

Расхождения с традиционной мифологией, кажется, невелики, а, если бы они и оказались значительными, было бы несправедливым лишить старого писателя, прожившего насыщенную и свободную жизнь, права на его собственную точку зрения.

Царские лилии, фрагмент росписи Кносса

«Каждый из нас, чья душа во время последнего взвешивания, не будет оценена слишком легкой, живет не вполне своей жизнью», — говорил Жид словами Дедала. Не значит ли это, что даже будучи полностью свободным, человек живет не вполне своей жизнью? И, следовательно, все, что говорит человек, есть ложь по определению, всего только обоснование собственных ошибок? В лапидарном по-александрийски, хотя и довольно живописном повествовании, слово лишь отчасти исполняет описательные функции, являясь скорее толчком к размышлению, к медитативному дописыванию картины самим читателем. Опытный автор не снисходит до того, чтобы давать ответы — по определению ложные. Он всего лишь ставит вопросы, преимущественно завуалированные, и остается поэтому кристально честен перед читателем.

Дж. Ф. Уоттс, Минотавр, 1885, Tate Gallery, Лондон

«Стыдно, видите ли, не соображать, где начинается и где кончается бог», — укоряет Пасифая, но она же замечает затем: «Уверяю вас, о Тезей, что в тот момент это было божество. Вам, поскольку, превосходно известно, что мой бык не был обычным животным».

Грани между божественным и человеческим, человеческим и животным и, тем более, между божественным и животным нечетки, легко преодолимы. В размытости очертаний, перетекаемости смыслов и линий и заключается магия античности.

Акробат, Кносс

«Я был ветром и волной, я был растением, я был птицей», — говорит А. Жид от лица Тезея, почти дословно повторяя магическую формулу-заклинание древних посвященных поэтов.

«Сначала следует понять, кто ты такой», — поучает зрелый, сделавший выбор Тезей своего сына Ипполита. Натренированное долгими годами беллетристистических трудов воображение позволяет писателю ощутить себя царем. Оно же заставляет его героя — законного царя — быть по сути простым обывателем. Тезей Еврипида и Сенеки — классический герой, Тезей Плутарха — государственный муж. Тезей Андре Жида — добрый буржуа, побуйствовавший в молодости, резонерствующий в зрелые годы. Был ли его выбор свободным? — разумеется, нет. К выбору его подтолкнул смертный отец, меж тем, как отец божественный, как будто, ничего от него не требовал. А. Жид, впрочем, никак не комментирует тот факт, что все разбойники, с которыми расправился Тезей по пути в Афины, были сыновьями или внуками Посейдона. Воздержимся от комментариев и мы. Тезей же, наделенный здравым буржуазным смыслом, превосходно понимал, что ни к чему призывать к божественной помощи, если вполне можно обойтись своими силами, что он благополучно и проделал во время испытания, устроенного ему Миносом. Более того, «люди, когда они обращаются к богам, не знают, что это чаще всего к их несчастью, когда боги внимают их мольбам», — говорит убитый горем Тезей, потеряв любимого сына.

Так называемая «змеиная богиня», Крит

Буржуазность есть особый вид слепоты, противопоставлямый в конце книги телесной слепоте Эдипа. «Мне казалось странным все чуждое: наряды, обычаи, манера поведения, мебель (у моего отца почти — то и не было мебели), орудия и способы обращения с ними, — повествует Тезей о своем пребывании на Крите, — …я привык есть, поднося пищу ко рту собственными руками, и эти легкие вилочки из металла или точеной кости, эти ножики, которые употреблялись для разрезания мяса, были мне тяжелее и несподручнее в обращении, чем самое тяжелое оружие.»