Андре Жид - Тезей

Он начал с поздравлений по поводу моих подвигов, слухи о которых докатились даже до него, удалившегося от мирской суеты. Он прибавил, что я ему показался слегка простоватым, что он не придает большого значения военным подвигам, не особенно ценит и то, чего человек добивается голыми руками.

«В свое время я частенько навещал твоего предшественника Геракла. Он был животным и не был способен ни на что, кроме героического. Но что мне нравилось в нем, как и в тебе, — преданность своему делу, неотступная смелость и даже дерзость, которая вас подгоняет вначале, и торжествует над противником, восторжествовав прежде над тем, что в каждом из нас есть от труса. Геракл был усерднее тебя и больше заботился о результате, немного грустным был он, особенно после того, как совершал подвиг. В тебе же мне нравится жизнерадостность, она отличает тебя от Геракла. Достойно похвалы и то обстоятельство, что ты ни разу не смутился раздумьями. Это дело других, которые не действуют сами, а выдумывают красивые и хорошие причины для действий.

Известно ли тебе, что мы родственники? что я (только не передавай Миносу, он ничего об этом не знает) тоже эллин. Жаль, что мне пришлось покинуть Аттику вследствие внезапно возникших разногласий с моим племянником Талосом, ваятелем, как и я, моим соперником. Он приобрел благосклонность толпы, настаивая на своем способе изображения богов, которым придавал величественные, но скованные позы, в то время как я, освободив их тела, приблизил богов к нам. Олимп, благодаря мне, опять соседствует с землей. С другой стороны, исходя из научных представлений, я настаиваю на том, что человека следует изображать богоподобным.

В твоем возрасте я всегда был рад поучиться. Я быстро убедился в том, что сила человека не способна ни на что, или ни на что большое без орудий, и что поговорка „Машина дороже силы“ говорит правду. Ты бы наверняка не смог расправиться с разбойниками Пелопоннеса или Аттики без оружия, которое вручил тебе отец. Также думается мне, что мне не удалось бы достичь высочайшего совершенства, без того, чтобы изучить сначала математику, механику и геометрию, по меньшей мере, так, как в Египте, откуда происходит большая часть наук. Кроме того, я не смог бы применить их науку на практике, если бы не научился качествам и свойствам материалов, даже тем, которые не имеют немедленного применения. Иногда удается открыть необычные качества вещей, о которых и не подозревал прежде, подобно тому, как узнаешь новые черты давно знакомых людей. Так расширялись и укреплялись мои познания.

Затем, чтобы изучить другие ремесла и умения, другие края, другие растения, я посетил отдаленные страны, поступал в школы чужеземных мудрецов и не уходил до тех пор, пока они могли меня чему-нибудь научить. Но куда бы я ни шел, и где бы я ни жил, я оставался греком. Именно потому, что я тебя знаю и чувствую в тебе сына Греции, я в тебе заинтересован, мой сородич.

Вернувшись на Крит, я побеседовал с Миносом о своих учениях и своих путешествиях. Позже он принял участие в воплощении некоей моей идеи, которую я выносил и взлелеял как ребенка: построить и обустроить неподалеку от его дворца, если бы он этого хотел, и если бы он предоставил на это средства, лабиринт, наподобие того, которым я восхищался к Египте на берегу озера Моэрис, хотя и по-другому устроенный. В точности тогда Минос пребывал в затруднениях, ибо царица разрешилась чудовищем. Обремененный Минотавром, с которым он не знал, что делать, и которого он считал пристойным изолировать и изъять из общественной жизни, царь попросил меня соорудить здание и череду неогороженных садов, которые, не делая чудовище узником, могли бы, по крайней мере, удерживать его и, таким образом, не позволять ему убежать. Я не щадил для этого своих сил и знаний.

Рассудив, что нет тюрьмы, которая устоит против упрямого намерения убежать, нет ограждений и рвов, которые отвага и решимость не в состоянии преодолеть, я подумал, что, лучший способ удержать в лабиринте — это сделать его не столько таким, чтобы из него было невозможно выйти (задача мне хорошо понятная), сколько таким, чтобы из него не хотелось выходить. Я удовлетворил, таким образом, в этом месте вкусы всех сортов. Пристрастия Минотавра не многочисленны и не разнообразны, но дело касалось всех и каждого, входящего в лабиринт. Было особенно важно свести на нет их волю. Поэтому я соорудил трапезные, в которых сервировались разнообразные вина. Но этого было недостаточно, я нашел кое-что получше. Я заметил, что некоторые растения, когда их бросишь в огонь, источают, сгорая, одуряющие запахи, которые сыграли тут превосходную роль. Они делали точно то, чего я от них ожидал. Я, таким образом, должен был заправлять эти горелки, чтобы поддерживать горение днем и ночью. Тяжелые испарения не только усыпляют волю, они доставляют упоение, исполненное очарования, и, вызывая приятные иллюзии, приводят к беспредметной активности рассудка, который сладострастно заполняет себя миражами, — эту деятельность я называю пустой, потому что она не имеет итогом ничего, кроме видений и бессодержательных рассуждений, без логики и без твердости. На тех, кто ими дышит, испарения действуют не одинаково. Каждый теряется в своем собственном лабиринте, который соорудил его одурманенный мозг. Для моего сына Икара путаница была метафизической. Для меня это необъятные строения, нагромождения дворца с переплетением переходов, лестниц… где, как и в умствованиях моего сына, все кончается тупиком, каким-нибудь таинственным „хода нет“. Но самое удивительное заключается в том, что без благовоний, вдыхавшихся какое-то время, уже нельзя обходиться, что тело и дух чувствуют вкус к этому коварному опьянению, без которого действительность кажется непривлекательной, так что больше не хочется в нее возвращаться, и это задерживает в лабиринте. Зная твое желание войти туда, чтобы сразиться с Минотавром, я тебя предупреждаю. Я так долго говорил с тобой об опасности, чтобы тебя насторожить. Ты не выберешься сам, надо, чтобы тебя сопровождала Ариадна. Но она должна оставаться на пороге и не дышать испарениями. Важно, чтобы она оставалась хладнокровной, тогда как ты поддашься дурману. Но, даже одурманенный, продолжай владеть собой, это самое важное. Так как твоей воли, возможно, недостаточно (как я тебе сказал, испарения ее ослабляют), вот, что я придумал: связать Ариадну и тебя нитью, осязаемым изображением долга. Эта нить позволит тебе и заставит тебя вернуться к ней, если ты собьешься с пути. Неизменно сохраняй твердое намерение не разорвать нить, каким бы ни было очарование лабиринта, влечение неизвестного, жажда подвигов. Возвращайся к Ариадне, так будет лучше. Эта нить будет твоей связью с прошлым. Возвращайся в него, возвращайся к себе, потому что из ничего ничего не выходит, твое прошлое и твое настоящее будут тебе опорой.