— Мистер Кеддл, — продолжила та, — бросал этот взгляд только для того, чтобы напомнить жене, что кастрюля пуста. Эвелина замечала его и тихо вздыхала, словно не видела необходимости в этом напоминании об ее обязанностях, особенно когда он не забывал при этом — а он никогда этого не забывал — упомянуть о деньгах, опасаясь, что она их потратила.
— Значит, мистер Кеддл хотел дожить до глубокой старости, — предположила тряпка.
— Любой бы именно так и решил, — согласилась кастрюля, — ибо он так заботился о своих деньгах, словно хотел дожить до пятисотлетнего возраста и желал, чтобы его годовой доход в девяносто фунтов не сокращался ни на йоту до конца света. Но тихие вздохи Эвелины не мешали ей разговаривать с ним так же мягко, как и всегда, и так же утихомиривать любую зарождавшуюся в его сердце смуту. Она даже успокаивала — не забывая упомянуть, что обязательно приготовит овсянку, — его старые неугомонные воспоминания в слабой надежде, что далекая позабытая радость однажды заиграет вновь и озарит на миг гнетущий мрак, что ни день подкрадывавшийся все ближе. Насчет денег она тоже доставляла ему радость, говоря, что новый коврик, который ей так хотелось купить, можно пока и не покупать, и что треснувшая ванна протянет еще пару недель. Время проходит…
— Увы, это правда, — пробормотала тряпка, — и я, простой хлопковый лоскут, и все Кеддлы на земле, и самые большие, далекие звезды знаем о том, что оно проходит.
— Каждый день, — произнесла кастрюля печально, — похожий на предыдущий, как братья, проходит в Энморе так же, как и во всем мире. Каждый день домик приобретал все более захудалый вид, а сад все больше дичал. Каждое утро рука мистера Кеддла все дольше задерживалась на спинке кресла, и Эвелина, хоть в конце концов и пододвигала к нему кресло, все более с этим мешкала. Иной раз, когда она не могла спуститься вниз, потому что ей нездоровилось, и мистер Кеддл должен был готовить себе завтрак сам, целых пять минут после того, как он ставил дымящуюся тарелку с кашей на стол, рука его задерживалась на кресле, которое нужно было бы передвинуть, и выглядел он при этом мрачнее некуда. Но он ни разу не передвинул его сам и медленно садился в него, сгибаясь в траурном молчании в неудобном кресле.
Когда мистер Кеддл на несколько месяцев пережил срок жизни, отпущенный человеку, он простудился и умер. Смерть выпала ему нетяжкая, ибо мистер Кеддл был из не тех, что думают, что уходят, когда на деле почти уже отошли. Он так часто представлял себя умирающим, что, когда час его по-настоящему настал, он решил, как уже бывало, что просто набежала тень, даже не подозревая о том, что происходило в действительности. Добрый божественный промысел…
— Хорошо сказано, — пробормотала тряпка.
— …заключается в том, что женщины, молодые или старые, всегда способны получить удовольствие от чего-то нового и радуются даже небольшому волнению. Поэтому смерть, отметающая в сторону старое, обязательно привносит в жизнь нечто новое, будь то гроб или траурное платье. Яма, куда опустили мистера Кедлла, была не очень глубока, но неудобной или тесной ее тоже нельзя было назвать. Края могилы предоставляли хорошее убежище от колючих мартовских ветров, так что мистер Чипп, могильщик, докопав до нужной глубины, испачканной мелом рукой легко мог дотянуться через край ямы до хлеба и сыра, оставленных в корзинке на траве. И, прикончив на дне могилы свой завтрак, он мирно выкуривал трубку, желая, чтобы его собственный дом был столь же тепел.
И хотя мистер Кеддл выглядел мертвым, в таком состоянии — когда умирание завершилось окончательно и бесповоротно — он был бы не прочь побыть какое-то время. Ему омыли члены, и он вытянулся, окончательно окостенев, как и подобает в таком состоянии, обернутый в удобный шерстяной саван, почти такой же удоволенный, словно сидел у собственного камина. Или тогда, когда он удобно вытягивал вот эти самые ноги, приспособленные сейчас смертью к новому окружению, под столом, когда его тело восседало в любимом кресле.
В старые времена у него было обыкновение, — когда он чувствовал себя нездоровым и думал, что настал его последний час, — отпустить несколько серьезных замечаний, приличествующих его состоянию. Так, однажды он сказал Эвелине, когда она принесла ему в комнату чаю и тостов и была неприятно поражена его видом: «Но, дорогая, нужно выглядеть чуточку мертвым, когда тебя собираются хоронить».
Читать дальше