Теодор Поуис - Притчи

Его чувства напоминали чувства человека, который, впав в беспокойный сон в самом начале ночи — а большая часть жизни мистера Джонсона была ничем иным, как дурным сном, — к утру крепко засыпает и просыпается освеженным. Но в намерения Смерти входило не просто утешить его и дать почувствовать предвкушение своей любви, но и наделить неким даром в качестве награды за то краткое неудобство, что доставляют вновь прорезавшиеся зрение и слух. Этот дар заключался в том, что на протяжении того небольшого времени, когда мистеру Джонсону будет позволено видеть и слышать, он приобретет силу понимать, о чем говорят между собой маленькие обитатели его спальни — насекомые.

Ночь была безмолвна; луна висела высоко над голыми полями и проливала обильный свет на огромные кучи зерна, принадлежавшие фермеру Толду.

В прохладном одиночестве загородной ночи чувствовалось движение каких-то огромных сил, из коего рождалась красота, столь чистая и святая, что освобождала людей — если они хотя бы мельком замечали ее — от дневных треволнений. Но это безмолвие, обещавшее такой покой, было сейчас нарушено хитрой лисой: пользуясь ночным часом, она протрусила сквозь блистающие поля, пробралась на гумно мистера Толда и схватила жирного петушка, который был настолько глуп, что устроился на ночлег на дышле телеги.

Первым насекомым, которое заговорило в спальне мистера Джонсона, — как можно легко догадаться, — был жук-точильщик, ибо родственники усопшего принялись скоренько разбирать пожитки и вытряхнули бедного жука из гардероба, в котором хранился воскресный костюм покойного.

Жук упал на пол. Никто не любит, чтобы его трясли и кидали в самое неподходящее время, и этот жук, бывший многие годы членом семьи мистера Джонсона, был этим неблагоприятным происшествием основательно выведен из себя. Он мудро смекнул, что падение вызвано современными манерами и идеями, и что те люди, которые объясняли его точение самым нескромным образом — и к тому же прелживо, — сейчас покушаются на его жизнь.

Мистер Джонсон с интересом слушал, как жук сетует и оплакивает свою судьбу, особо отмечая при этом, что сам он в надежде на спасение никогда в жизни не приставал с развратными намерениями ни к одной особе женского пола, принадлежавшей к его народу.

— Как может распуститься тот, — восклицал жук, — кто обучился всем благам гардероба, где всегда висит воскресное платье, и откуда, как любому известно, мое точение и точение моих предков с самого сотворения мира доносится как сверхъестественное предупреждение, каковое Смерть дает простакам, чтобы все, кто его услышат, покуда не поздно, примирились с Господом и восславили нашего благословенного Спасителя?

Мистер Джонсон одобрительно кивнул. Хотя еще в юности — и позже — он слушал разговоры людей, которые притворялись, что знают очень много, он никогда еще не слышал слов, которые бы доставили ему такое удовольствие, как слова этого бедняги-жука; кто знает? — если прислушаться, он может услышать такие же искусные слова какого-нибудь другого существа.

Жук, закашлявшись, умолк, и большая черная паучиха сердито повела свой рассказ, обращаясь ко всем, кто слушал, рассказ о том, что деревенская сиделка, миссис Маргарет Пови, — просто ужасная старая карга, потому что она смела метлой паутину, являвшуюся самым великолепным особняком из тех, где когда-либо жил простой паук.

— Уж так-то я возилась, — плакала паучиха, — вытягивала все из своего собственного организма, и вот моя паутина совсем разорвана и испорчена старой ведьмой, на которую вдруг напала ее чертова чистота из страха, что мистер Поттен, могильщик, назовет ее не просто шлюхой, но и потаскухой! И это еще не все, — вопила паучиха, — ибо эта старушенция вечно суется во все углы и дыры, заглядывает в ящики стола и гардеробы и перетряхивает матрац из чистого протеста покинуть комнату, где кто-то умер, без полного передника. А поскольку она ничего не нашла и пробормотала что-то вроде «ежели Смерть в дом, народу-то и невдомек, кто за порог, а разве я не одна слышу, что покойники-то говорят?», кое-как обмыв мистера Джонсона, она взялась оббивать стены метлой и в этом гадком настроении разрушила мое прекрасное обиталище.

Паучиха бросила безумный взгляд в угол, где была когда-то ее паутина, узрела произведенное опустошение и, придя в еще большую ярость, выкрикнула, что в аду бы видела труп мистера Джонсона, причину этих злодеяний.

Мистер Джонсон улыбнулся, — хотя он никогда не позволял себе, будучи честным человеком, верить в загробную жизнь, ему не могло не доставить удовольствие то, что простой паук был настолько добрым католиком, что верил, что после смерти человек может оказаться в аду. Мистер Джонсон был не настолько глуп, чтобы вообще отвергать невозможность жизни после смерти — хотя такие надежды всегда казались ему крайне несбыточными, — но сейчас, услыхав, что паук желает, чтобы он провалился в ад, все в нем расцвело — ибо если ад вероятен, то почему не рай?