Теодор Поуис - Притчи

Жуткий звук заставил людей повскакивать с колен, а церковный клирик, схватив полено, выгнал осла вон из церкви и забил бы его до смерти прямо у церковных дверей, если бы священник не упросил его отдать осла ему, чтобы использовать на тяжелых работах.

И сейчас бедный осел искупает свою гордыню самым печальным образом. Он стал собственностью Церкви, и священник извлек из него немало выгоды, посчитав, что осел послан ему из той самой сокровищницы, где хранится все доброе.

Осла принудили трудиться в жару и в стужу. Его колотили и взнуздывали все сопливые деревенские мальчишки, а в качестве пастбища ему выделили крошечный выгул, заросший сорной травой, где его вечно закидывали камнями дети, поливал бранью священник и осыпали насмешками мэддерские женщины.

Бывает так, что в работящей семье встречается кто-то один, кому не особенно хочется трудиться. В семье Парди таким был Джон.

Даже в детстве, когда другие хвастались тем, как они процветут, когда вырастут — одна выйдет замуж за фермера, другой заведет молочное хозяйство, третий — лавку, в которой начнется большая торговля, — один Джон говорил, что он вообще не собирается ничем заниматься, а будет просто бродить по полям-лугам и наблюдать за птицами.

Джон Парди сдержал свое слово. Его не занимало никакое дело, целью которого было бы усовершенствование тела или духа. У него не было никакого желания заниматься чем-либо, и все виды работы казались ему равно отвратительными.

Летом, когда светило солнце, он взбирался на холмы, растягивался в теплой сухой траве и следил за бабочками и мышатами. Зимой он садился в уголок у камина в надежде на то, что никто его не заметит.

Когда Джон Парди подрастал, отец его, умелый плотник, пытался научить его своему ремеслу, однако совершенно безуспешно, ибо Джон вечно убредал куда-нибудь в холмы или к морю или же в лес — наблюдать за белками или слушать ветер, который, как он был убежден, с ним разговаривает.

Однажды летом, когда старший Парди строгал длинную вязовую доску для гроба мистера Джонсона, в раскрытое окно залетел шершень и, опустившись на шею плотника, сильно его ужалил. Яд проник в кровь и, убедившись, что жить ему недолго — каковое убеждение было не лишено оснований, — мистер Парди потребовал перо и бумагу и составил завещание.

После похорон мистера Парди завещание положили на зеленую скатерть, что покрывала стол в гостиной. Когда вся семья собралась, и документ зачитали, Джон обнаружил, что доставшаяся ему сумма составляла ровным счетом нуль. Однако Джон все же не остался ни с чем, ибо его бедная тетушка, у которой для себя-то было немного, заметив его удрученный вид, подарила ему десять фунтов. И Джон уехал в Америку.

Он пробыл в этой стране тридцать лет, бродя из одного города в другой в нищенском одеянии, и, наконец, вернувшись в Нью-Йорк, забрался на корабль, идущий в Англию, залез за большой ящик с консервированной тушенкой — чтобы пища была под рукой, — и так возвратился в родную землю.

Джону Парди было шестьдесят, когда он вернулся в Англию. Он был слеп на один глаз, все зубы его выпали, он страдал постоянными болями во всех членах, и все его тело покрывали мерзкие язвы.

Но даже в таком состоянии Джон Парди был рад снова оказаться дома. С радостью слушал он кукование кукушки и пение пригожих птах и немедленно решил найти своих родственников, которые, как был он убежден, будут счастливы принять его, хоть он и не привез им подарков из-за границы.

Первым делом Джон Парди наведался к своему старшему брату Джеймсу, державшему в Шелтоне бакалею — небольшое доходное дело, из которого предприимчивый Джеймс извлек немало звонкой монеты.

Когда Джон постучался в заднюю дверь братнего дома, и его облаял дворовой кобель, выглядел Джон — как Джеймсова жена потом рассказывала продавщице — «будто вонючий старый бродяга». И, поскольку Джеймс исправно посещал церковь и вел торговые дела аккуратно, он счел, что появление Джона повредит его связям, поэтому он обозвал его лживым жуликом, спустил с цепи кобеля и хлопнул дверью Джону в лицо. Напоследок прибавила пару слов и Джеймсова жена, которая назвала Джона вшивым бродягой и велела убираться восвояси.

Но идти Джону было некуда, так что он побрел куда глаза глядят проселочными дорогами, то и дело присаживаясь у обочины, где росли прелестнейшие цветы, чтобы почесать свои язвы, некоторые из которых уже затянулись.