Генрих Манн - Минерва

Якобус обвил рукой шею мальчика и подвел его к свежему полотну. «Смотри хорошенько», — сказал он и сильными штрихами набросал несколько голов.

— Кто это?

— Я.

— А это?

— Мама.

Мать стояла сзади, испуганно улыбаясь.

— Есть ли у него талант?

Якобус весело засмеялся.

— Со мной у него будет талант!

И он играл тонкой рукой мальчика.

— Нино, будь внимателен, — шепнула мать, — это твой первый урок.

Ее голос прерывался от тайного благоговения.

— Великий художник принимает участие в тебе.

— Пожалуйста! Мы не тщеславны, правда, дружок, — воскликнул Якобус, набрасывая углем такую забавную рожу, что мальчик громко расхохотался. Герцогиня с любовью и жалостью смотрела на мать. Она думала:

«Если бы этот юный Иоанн не имел такой наружности, как один из его флорентинских братьев четыреста лет тому назад, и если бы у него не было этого открытого взгляда, — была ли бы тогда речь о его таланте? Как он стоит, заложив руки за спину? У него совершенно нет желания взять карандаш в руки. Он с любопытством и удивлением смотрит, какие фокусы проделывает знаменитый художник».

Синьора Деграндис думала:

«Какая милая эта герцогиня Асси, — какая милая и какая красавица! С тех пор, как она здесь, маэстро находит у моего сына талант. Она как будто принесла его с собой!»

Мальчик указал головой на герцогиню.

— Почему вы не рисуете и эту даму?

— Я нарисовал ее давно, — ответил Якобус.

— La duchesse Pensee, — сказала синьора Деграндис с таким горячим восхищением, как будто герцогиня сама была творением руки мастера. Блестящие глаза бледной женщины, без устали вперялись в резные канделябры, выложенные мозаикой ящики и затканные сложными рисунками материи, которые лежали на них, темно-красные и трагичные, точно пропитанные кровью старых королей-героев. Она боролась с каждой из картин, прежде чем та отпускала ее, и спешила к следующей в лихорадочной тревоге, как бы не упустить чего-нибудь прекрасного. Ею овладел припадок кашля. Она при помощи носового платка насильно заглушила его и с еще влажными глазами вернулась к здоровым, не знающим угрозы смерти вещам. «Bello!» — сказала она, и это слово обняло мир.

Она призналась герцогине, что не знает в Венеции ни одного человека. Она вращалась только среди произведений искусства, и только ради друзей, которые у нее были среди них, она жила в этом городе.

— И вы хотите добиться от картин и статуй, чтобы они стали друзьями и вашему сыну, не правда ли, синьора Джина? Я сама хотела бы вкрасться в число этих тихих друзей. Вы придете оба ко мне? Обещайте мне это.

Джина обещала. Она с первой же минуты вся отдалась новой подруге. Она разочаровалась в людях, созналась она; ее бедная тоска по доверию сегодня впервые отважилась приоткрыть один глаз.

— Ах! Я хотела бы оградить Нино от их насилий. Пусть каждое из его представлений будет прекрасной картиной, каждая из его мыслей ведет в царство искусства. Как вы думаете, это удастся, герцогиня?

Герцогиня, не отвечая, наблюдала, как мальчик смотрел в окно, поверх руки художника. Его глаза были ясны и открыты навстречу жизни; его слабую шею прорезывали голубоватые линии.

— И потом он дитя больной матери, — тихо сказала Джина.

Герцогиня все еще разглядывала его. Вдруг она не могла больше сдерживаться и горячо потребовала:

— Позвольте ему жить, жить, сколько в его силах.

— Но почему бы и не в качестве художника, — прибавила она. — Нино, не правда ли, ты хочешь стать художником. Как счастлив будешь ты, когда твои творения пронесут твое имя по всему свету.

Нино с удивлением посмотрел на нее.

— Я хотел бы лучше сам пронести его по всему свету, — возразил он, покраснев.

— А бессмертие, мой милый, что скажешь ты о нем?

Мальчик гордо покачивался на каблуках:

— Странствующие рыцари все бессмертны.

— Браво! — воскликнул Якобус. — Вот тебе моя рука. Мы оба из дома Quichotte de la Mancha… Бессмертие! — повторил он со смехом, в котором чувствовалась горечь. Он вложил руку Нино в свою и нагнулся к нему в своем камзоле времен Ренессанса — бархатном, с шелковыми рукавами. На шее у него было белое жабо, на носу — очки. Нагнув голову, он смотрел поверх них, сурово и испытывающе и всегда неудовлетворенно. Седеющий вихор свешивался ему на лоб. Герцогиня, пораженная, спросила себя, не таким ли будет и Нино в сорок лет. У нее даже явилось желание, чтобы это было так. Затем она заметила, что у художника и у мальчика была одинаковая короткая, своевольная верхняя губа; это наблюдение почти испугало ее.