Артур Дойль: Собрание сочинений. Том 4

Жалюзи были закрыты, и в комнате царила темнота. В ней стоял едкий запах карболки, смешанный с кисловатым тяжелым запахом болезни. Кровать находилась в дальнем углу. Еще не разглядев больного. Гердлстон услышал его хриплое, учащенное дыхание. Увидев посетителя, сиделка встала со своего места возле кровати, шепнула ему несколько слов и вышла из спальни. Гердлстон приоткрыл жалюзи, чтобы впустить в комнату немного света. Большая комната казалась унылой и голой, так как все ковры и занавеси были убраны, чтобы уменьшить возможность будущей инфекции. Джон Гердлстон тихими шагами приблизился к кровати и сел рядом со своим умирающим другом.

Страдалец лежал на спине, по-видимому, не сознавая, что происходит вокруг. Остекленевшие глаза были обращены к потолку, из полуоткрытых запекшихся губ вырывалось хриплое, прерывистое дыхание. Даже неопытный взгляд коммерсанта сразу различил, что над больным витает ангел смерти. Неуклюже, потому что нежность не была в его характере, Гердлстон смочил губку и провел ею по пылающему лбу Харстона. Тот повернул голову, и его взгляд стал осмысленным и благодарным.

— Я знал, что ты придешь, — сказал он.

— Да, я отправился к тебе, как только мне сообщили о твоем желании.

— Я рад, что ты здесь, — со вздохом облегчения произнес страдалец.

Его изможденное лицо так просветлело, словно даже теперь, на самом пороге смерти, присутствие старого школьного друга обнадеживало его и ободряло. Вытащив из-под одеяла исхудалую руку, он положил ее на руку Гердлстона.

— Мне нужно поговорить с тобой, Джон, — сказал он. — Я очень ослабел. Ты хорошо меня слышишь?

— Да, хорошо.

— Налей мне ложку лекарства вон из этого флакона. После него мысли меньше мешаются. Я написал завещание, Джон.

— Так, — сказал коммерсант, ставя флакон на место.

— Нотариус составил его сегодня утром. Нагнись пониже — так тебе будет слышнее. У меня осталось меньше пятидесяти тысяч. Мне следовало бы ликвидировать дело еще несколько лет назад.

— Я же тебя предупреждал, — сухо перебил его Гердлстон.

— Да, да, конечно. Но я хотел сделать как лучше… Сорок тысяч я оставляю моей дорогой дочери Кэт.

На лице Гердлстона появилось выражение интереса.

— А остальное? — спросил он.

— Остальное я распорядился разделить поровну среди лондонских школ для бедных. Мы с тобой оба были в юности бедняками, Джон, и знаем, как много значат такие школы.

На лице Гердлстона как будто отразилось разочарование. Больной очень медленно, с трудом продолжал:

— Моя дочь получит сорок тысяч фунтов. Но они помещены так, что до совершеннолетия она ни сама не сможет воспользоваться капиталом, ни уполномочить на это кого-нибудь другого. У нее нет друзей, Джон, и нет родственников, кроме моего троюродного брата доктора Джорджа Димсдейла. Она остается совсем одинокой и беззащитной. Умоляю тебя, возьми ее в свой дом. Обходись с ней, как если бы она была твоей дочерью. А главное, охрани ее от всех тех, кто будет готов погубить ее юную жизнь, лишь бы завладеть ее состоянием. Обещай мне это, старый друг, и я умру счастливым.

Коммерсант ничего не ответил. Его густые брови задумчиво сошлись на переносице, а лоб прорезали глубокие морщины.

— Ты единственный праведный и справедливый человек среди тех, кого я знаю, — продолжал страдалец. — Дай мне воды, у меня совсем пересохло во рту. И если, чего да не допустит бог, моя милая девочка умрет до того, как выйдет замуж, тогда… — Больной задохнулся и умолк.

— Ну, что тогда?

— Тогда, мой старый друг, ее состояние перейдет к тебе, потому что никто не сумеет распорядиться им лучше тебя. Таковы условия моего завещания. Но ты будешь беречь и лелеять Кэт, как берег бы и лелеял ее я сам. Она нежный цветок, Джон, и слишком слаба, чтобы остаться без защиты. Обещай мне, что ты поможешь ей. Ты обещаешь?

— Обещаю, — ответил Джон Гердлстон глубоким голосом. Он встал и нагнулся совсем низко, чтобы расслышать слова умирающего.

Харстон быстро слабел. Он с трудом указал на лежащую на столе книгу в коричневом переплете.

— Возьми ее в руки, — сказал он.

Коммерсант взял книгу.

— А теперь повторяй за мной: я клянусь и торжественно обязуюсь…

— Я клянусь и торжественно обязуюсь…

— …лелеять и охранять, как если бы она была моей собственной дочерью… — донесся дрожащий голос с кровати.

— …лелеять и охранять, как если бы она была моей собственной дочерью… — повторил глубокий бас коммерсанта.