Валентин Рыбин - Разбег

— Старик, ты не беспокойся, — сказал один из «кошчинцев». — Если желаете — все останетесь при отарах. Только служить будете не Каюм-сердару, а союзу «Кошчи». Это выгодно. От Каюм-сердара вы пользовались только мясом. Даже зерна на лепешки он вам не присылал, сами добывали. А когда будете «кошчинцами», кроме мяса и зерна, получите еще одежду и деньги. Советская власть полностью обеспечит вас.

Чабан выслушал гостя, с недоумением посмотрел на Амана: правду ли говорит этот человек, или врет? Аман подтвердил — все правильно. Именно благодаря справедливости, и сам Аман принял Советскую власть.

— Ладно, — согласился Хезрет-кул, — нам все равно, лишь бы кормили и одевали. Говорите, что мне делать дальше?

— Ничего такого особенного, — сказал «кошчинен». — Сейчас немножко жара спадет и поедем считать овец.

Поели, попили чай, наговорились вдосталь. Часа за два до заката солнца вылезли из чатмы, пошли к лошадям, а их рядом не оказалось. Начали искать — вышли на барханы. Тут выскочили из засады человек двадцать в тельпеках, — кто с маузером, кто с обрезом, в связали «кошчинцев», бросили вниз лицом на песок.

Амана басмачи не тронули. Когда он кинулся бежать к чатме, вслед ему дико захохотали и заулюлюкали:

— Эй, Аман-джан, остановись, ха-ха-ха! Куда убегаешь, как заяц!

Всадники подъехали к чатме. Спокойно спешились. Аман голову опустил, прийти в себя не может.

— А мы давно вас караулили, — удовлетворено сказал один из басмачей, и Аман узнал его по голосу — Сейид-оглы.

— Сейид-оглы, сукин ты сын, что же ты наделал?! — со слезами в голосе прокричал Аман.

— Ничего, Аман-джан, плохого не случилось, если не считать, что мы связали трех большевистских собак.

Спешились басмачи, кинулись к казану с шурпой. Сейид-оглы тоже сел, и Аману велел сесть с ним рядом.

— Слава аллаху, все обошлось хорошо, — сказал Сейид-оглы, ощипывая желтыми зубами баранью косточку. — Мы боялись, что твой братец целый эскадрон за овцами пришлет. Думали, угонят сразу обе отары на бойню. А потом один из наших приехал и сказал: «Аман перед отъездом был у отца, проболтался, что едет, в пески с тремя «кошчинцами». Недооценил, нас твой брат, — засмеялся Сейид-оглы.

Аман слушал басмача и по спине у него ползли мурашки.

— С чем же я вернусь в Полторацк? — спросил он растерянно. — Кто мне поверит, что не я скрутил «кошчинцев»? Меня сразу же бросят в тюрьму. Ты подумал об этом, Сейид-оглы?

— Зачем тебе ехать в Полторацк? — спросил басмач. — Поедешь с нами на Уч-кую. А хочешь поедем сразу в Иран? Овец туда угоним, а потом и семью твою переправим. Можешь не беспокоиться — это я тебе говорю, Сейид-оглы.

— Нет! — вскрикнул Аман. — Нет!

— Ну и чего ты ревешь, как осел, если «нет», — обозлился Сейид-оглы. — Можно подумать, мы собственных овец вырвали из рук большевиков. Запомни, Аман, мы отобрали у них твои отары. Ты и твой отец хозяйничаете, а мы только кормимся возле вас.

— В песках мне делать нечего, — повторил Аман.

— Выходит, ты ищешь себе дело у большевиков, раз в пески не хочешь, — размыслил вслух Сейид-оглы. — Но подумал ли ты об этом, как следует? Ты ничем не отмоешься от своего происхождения. Черного козла белым не сделаешь. Можно, конечно, черного козла обсыпать белой мукой — станет белым, но надолго ли? Сейчас ты прячешься за спину Ратха. А если его не будет, тогда за кого спрячешься?

— Дорогой Овезкули-Сейид-оглы, — назвал басмача полным именем Аман. — Я думаю не о своей шкуре, а о своей жене и детях. Жена у меня, сын и две дочери. Дети учатся. Жена нашла подходящее место. Пусть мне будет плохо от большевиков, лишь бы их не трогали. А если я уйду с вами, то их сразу презреют. Жену со службы уволят, а дети в школе глаз не смогут поднять от стыда за собственного отца.

— Раньше ты таким не был, Аман, — сказал басмач. — Раньше ты был нашей душой — лихим наездником-джигитом. Тебе все мои удальцы завидовали. Неужели Советская власть тебя переделала?

— Сейид-оглы, ты ведешь со мной честный разговор, и я тебе тоже отвечу, не покривив душой. Постарел я для песков. Мне уже сорок. Это как раз такой возраст, когда надо думать о спокойной семейной жизни. Советская власть дает мне такую жизнь. Если я ей не наделаю зла, она не побеспокоит меня, даст дожить спокойно до самой старости.

Наступило долгое молчание. Сейид-оглы обдумывал — что сказать на это сыну Каюм-сердара. Ни убивать, ни уводить его силой с собой он не собирался.

— Ну что ж, — ответил с раздражением. — Поезжай домой и скажи им так: Сейид-оглы напал со своими джигитами, овец отобрал и угнал. Отцу за овец отдашь вот это. — Басмач бросил к ногам Амана туго набитый кожаный мешочек. — Тут золото в деньгах и слитках. Я думаю, Каюм-сердар не обидится, но чтобы я был уверен, что полото ты передашь отцу, — оставлю на несколько дней твоих друзей «кошчинцев» при себе. А если ты вздумаешь подшутить надо мной… Если отдашь золото Совнаркому, то этих трех несчастных я убью и заявлю, что сделал это ты, спасая отцовские отары. Тогда тебе трудно будет выкрутиться из их рук: они тебя расстреляют, как самого злобного врага. Ты меня понял, сын Каюм-сердара? Ишачий помет тебе в рот, ты не достоин своего отца, и мне трудно называть тебя его сыном. Ты — сын паршивой овцы, которую обгулял дикий кабан.