Решад Гюнтекин - Ночь огня

Поскольку дел в Военном министерстве становилось все больше, у брата совсем не было времени заниматься садом. Совместная работа Байрам-аги и пары пустоголовых солдат не давала должного результата, поэтому, за исключением нескольких цветочных клумб, разбросанных вокруг дома, да огорода, где росли помидоры и тыква, остальная часть сада постепенно превращалась в дремучий лес, заросший травой, колючками и диким плющом. Моя невестка была натурой неприхотливой, словно вода, принимающая форму сосуда, в который ее нальют. Из трех дочерей только Сухейля, которой в тот год исполнилось тринадцать, начинала понемногу роптать. Младшие же были очень довольны возможностью кататься по траве вместе с ягнятами и петухами.

Но, несомненно, наибольшее счастье выпало на долю моей матери. Беспричинные мучения и пессимизм, утопивший ее юность в тоске, с возрастом угасли, и теперь чем сильнее затуманивалось ее сознание и седели волосы, тем большую силу набирал цветущий и свежий детский задор, жажда жизни и оптимизм, наполняющий осень ее жизни.

Что до меня, я работал с большим воодушевлением. Как привилегированный ученик, прослывший политическим деятелем, я успел побывать везде, где только можно, и сунуть свой нос в каждый доступный род деятельности.

Стоило мне вернуться, как иттихадисты прямо-таки вознесли меня на вершину славы. Хотя у партии не было достаточного количества образованных молодых кадров, а я, благодаря ласке и опеке, становился все энергичней и старательней, в Центральном отделении почувствовали, что характер у меня кроткий. Поэтому они использовали меня в основном для выполнения тонких административных и партийных поручений. Я постоянно ездил в Европу в составе миссий, решающих вопросы займов и подобных операций, а также входил во все комиссии, отвечающие за упорядочение жизни в тылу.

Благодаря возрасту, возможностям и характеру мне всегда была уготована роль второго и третьего плана. Именно поэтому я не исчезал со сцены вместе с именитыми актерами первого состава, а снова и снова появлялся перед зрителями в составе других трупп. Я не только познал все слабые точки политической жизни, но и научился внушать доверие и симпатию своим выражением лица и внешним видом. По этой причине даже влиятельные особы не стеснялись брать меня с собой и на собрания, и усаживать рядом, что давало мне дополнительную рекламу.

Не стану скрывать, в те годы я усиленно пожинал плоды подобной популярности. Поначалу я немного опасался незаконных махинаций, вроде купли-продажи вагонов или торговли золотом. Но, видя, как знатоки умело подгоняют какую-нибудь сторону дела под законное, я тоже успокоился. Когда же я начал радоваться прибыли, то понял, что привык к делу даже больше, чем собирался. Да и новый образ жизни приучил меня к разврату.

Одним словом, к тридцати годам я познал практически все удовольствия жизни. Мне было нечего желать, но, поскольку за время, прошедшее с момента злоключений в Миласе, я успел забыть, что такое невезение, я не замечал, что стою на вершине. И предполагал, что и в дальнейшем буду жить примерно так же, познавая новые, до той поры неведомые наслаждения.

Короче говоря, плодотворный тридцатилетний возраст, который для многих людей является временем самых чистых и бескорыстных стремлений, возрастом претворения в жизнь идеалов, стал для меня временем полного морального упадка и нравственного разложения. Впрочем, должен сказать, что сам я не замечал, как постепенно превращаюсь в безразличного карьериста без единой светлой мысли в голове.

Когда непорядочный человек начинает защищаться, мы говорим, что он бессовестно лжет. Но разве бедняга все понимает? Я ставил себе отличную отметку, считал своим достоинством умение безразлично относиться к тем страданиям, которые терпела родная страна на фронте и в тылу. Порой у меня сжималось сердце, когда я видел ставку войск или разрушенную деревню во время автомобильной поездки в компании иностранного дипломата, которому я служил переводчиком, или местного авторитета, анализирующего ситуацию. Попивая виски или шампанское в кругу изнеженных кокоток, я рассказывал им о посещении раненых в больнице и порой сам начинал плакать вместе с ними. Я думал, что чувствую настоящую тоску, когда наблюдаю картины разрушения из салона роскошного автомобиля, не намочив и мыска ботинка, не ступив в грязь. Я полагал, что слезы, вызванные шампанским, — истинные, и искренне верил, что исполняю свой человеческий долг, когда наигранно грущу.