Заклятие даоса

Художественные приемы, подчеркивающие таинственный характер исчезновения героя, увеличивают и заостряют читательский интерес. В то же время элементы волшебного, сверхъестественного (в частности, вещие сны) помогают автору разрешить те сюжетные загадки, которые он создал в своем повествовании. Скажем, во вполне реалистической повести о братьях Ван присутствует нереальное — вещий сон судьи Сюя, который с его помощью разрешает загадку с кражей денег и убийством одного из братьев. Такой же вещий сон встречается в реалистическом сюжете о монахах («Сожжение храма Драгоценного Лотоса»), где сон несет в себе некое предупреждение. Вещие сны как проявление волшебного в судебных повестях играют важную роль «двигателя» сюжетного действия — его spiritus movens. Таким образом, сны в повестях судебного типа («видения», с помощью которых предсказываются события) дают читателю туманные или, наоборот, прозрачные намеки, важные для прояснения таинственного, для разрешения поставленных загадок.

Во многих произведениях загадочность и таинственность — это не только литературный прием и «игра в узнавание». Они нередко несут более важную, идеологическую функцию, так как связаны с морально-этической, религиозной концепцией, лежащей в основе того или иного сюжета. Это, например, можно хорошо видеть в повести Фэн Мэнлуна «Золотой угорь». Суть авторской концепции в данном рассказе состоит в том, что люди должны остерегаться непонятных явлений и по возможности не задевать таинственных существ, чтобы не навлечь на себя беды (своеобразный вариант буддийской идеи о воздаянии, в соответствии с которой поступок обязательно влечет за собой возмездие). Словом, не нарушай порядка вещей — таков идейный подтекст этой истории. В повести «Золотой угорь», реалистической по характеру развертывания сюжета, в начальной сцене появляется элемент сверхъестественного, ирреального. Конвойный Цзи Ань поймал в Пруду Золотого Сияния странного угря. Таинственная тварь человечьим голосом просит отпустить ее обратно в пруд (элемент ирреальности значительно ослаблен или замаскирован тем, что читатель не вполне понимает, действительно ли говорит угорь или это «внутренний голос» самого автора). Жена конвойного зажаривает угря, и с этого момента начинаются злоключения семьи, описанные уже по законам судебной повести. Волшебный элемент дает толчок последующему вполне правдоподобному и реалистическому повествованию. В конце повести автор возвращается к таинственному угрю, чтобы выразить свою моральную позицию, которую он затронул в начале.

Таким образом, в занимательном сюжете судебного вида таится серьезная морально-этическая концепция, которая находит свое выражение равно в реалистическом и в волшебном художественном материале.

Городская повесть XVII в. — это вид старой беллетристики, которая предназначалась для развлекательного чтения. Так к ней подходили современники — читатели и сами литераторы. В своих предисловиях и комментариях старые авторы нередко писали, что созданные ими произведения суть небылицы и досужие выдумки, цель которых доставить читателям удовольствие — таковой бывает приятная и легкая «беседа после чая». Однако характерно, что в ту же пору существовали и другие мнения, как правило распространявшиеся литераторами неортодоксального направления. Фэн Мэнлун, Лин Мэнчу, Ли Юй, крупные литераторы Юань Хундао, Цзинь Шэнтань и другие видели в произведениях демократической прозы не только занимательный сюжет, но и глубокое содержание и большой смысл. Они подходили к ним как к серьезной по мысли литературе, которая учит людей, раскрывая перед ними разные стороны человеческого бытия. Для такого суждения старые авторы и литераторы имели все основания.

Городская повесть в большой своей массе (в том числе и занимательные повествования) представляет собой литературу бытовой и нравоописательной направленности, получившую очень широкое распространение в XVI—XVII вв. Быто- и нравоописание как способ художественного изображения действительности встречались в литературе, конечно, и раньше (скажем, в танской новелле), однако тогда они не имели того широкого развития, которое приобрели впоследствии, в пору расцвета демократических жанров, и в частности повествовательной прозы. С этой точки зрения повести Фэна и Лина представляют исключительный интерес. Они дают богатейший материал для понимания жизни и эпохи, быта и нравов тогдашнего общества. Каждая повесть, будь то фарсовая эпопея о мошеннике Суне Четвертом и Чжао Чжэне или судебная история о гибели братьев Ван, — это небольшая, но яркая иллюстрация бытия той поры. Изображением жизни и нравов людей повести Фэна и Лина очень ценны. В повестях мы видим сцены жизни самых разных слоев: привилегированных прослоек, торгового сословия, ремесленников, монашества, городской голытьбы и т. д. Например, в повести «Утаенный договор» показаны нравы семьи зажиточного селянина. В рассказе о братьях Ван читатель видит картинки жизни торговцев. Во многих повестях (особенно судебного типа) изображается деятельность административных управ — ямыней и в этой связи показываются нравы чиновничества («Трижды оживший Сунь», «Подметное письмо» и др.). Изображая представителей той или иной среды, авторы живописуют социальный фон и те общественные условия, в которых действуют герои, иначе говоря, описывают образ мыслей и действий той или иной социальной группы. Без большого преувеличения можно сказать, что по многочисленным произведениям, принадлежащим к разным сюжетным типам, нетрудно представить себе общественную и частную жизнь людей, находящихся на разных ступенях социальной лестницы. Что касается приключений, являющихся почти непременной принадлежностью старой беллетристики, то они, как правило, не только не мешают широкому показу действительности, но даже способствуют ему. Сложные сюжетные авантюры, присущие образцам старой занимательной прозы, являются тем важным художественным средством или приемом, с помощью которых «узнаются» разные стороны человеческого бытия.