Дэвид Лоуренс - Радуга в небе

Но опыт этот поразил его, заронив в сердце недоверие и усилив гнездившийся в душе страх перед тем, чем он был на самом деле. Через несколько дней, однако, он оправился, обретя прежнюю беззаботность, голубоглазую ясность и прямоту взгляда, безмятежный румянец и хороший аппетит.

Но это была лишь видимость. На самом деле толику своей жизнерадостной уверенности он утратил, и жизнь его омрачило сомнение.

На некоторое время он присмирел, не так бесшабашно пил, не так доверительно беседовал. Разочарование от первого физического контакта с женщиной вкупе с врожденным смутным желанием найти в женщине воплощение сокровенных и возвышенных страстей, обуздало его порывы. Было нечто, что он страшился потерять, хоть и не до конца верил, что обладает этим «нечто». Первый опыт был не так уж важен — важна была любовь, таившаяся в глубине души, чувство пугающее и самое серьезное из всех его чувств.

Его стали мучить желания, воображению то и дело рисовались сладострастные картины. Но искать успокоения в объятиях продажной женщины мешали не только природная брезгливость, но и воспоминание о жалком и скудном первом его опыте Он был таким незначительным, мелким, таким механическим, что Том боялся рискнуть повторить его вновь.

Инстинктивно он боролся с собой, пытаясь сохранить в себе нетронутой природную веселость. Ведь от рождения он был жизнерадостен, его переполняли открытая энергия и живость. Но сейчас веселость получалась какой-то натужной. Во взгляде мелькала принужденность, лоб то и дело бороздили морщины. Бурливое оживление перемежалось молчаливой понуростью, и дни текли друг за другом — смутные, сумеречные.

Сам он, по сути, не замечал перемены, будучи в постоянном раздражении и тоске. Но он отдавал себе отчет в том, что все время, беспрерывно, думает о женщинах, о женщине, и это его бесило. Он не мог освободиться от желания и стыдился его. Раз или два он заводил интрижку с девушками в надежде на быстрое развитие событий, но если девушка была ему мила, уже одно это не позволяло двигаться к развязке. Само присутствие девушки рядом сковывало его. Не мог он так думать о ней, не мог воображать ее по-настоящему обнаженной. Ведь это была девушка, которая ему нравилась, девушка, чье тело он даже подумать не смел обнажить. Он знал, что абсолютная обнаженность — не для них с этой девушкой. К тому же, заводя легкие связи, где с самого начала проглядывался финал, он рисковал подвергнуться оскорблениям, так что трудно было сказать, чего ему больше хочется — бежать без оглядки или не препятствовать природе и пламени страсти. И в который раз он убеждался в одном — незначительность, бедность таких отношений вызывала у него лишь презрение. Презирал тогда он не себя и не девушку — но то, к чему в результате все сводилось, презирал горько и глубоко.

Потом, когда ему исполнилось двадцать три, мать его умерла и он остался дома один с Эффи. Смерть матери была новым и нежданным ударом. Он не мог постигнуть этой утраты, зная, что не стоит и пытаться ее постигнуть. Остается лишь подчиниться, склонить голову перед ударом, который обрушивается, как гром среди ясного неба, оставляя после себя след, который саднит и болит, когда прикоснешься к нему. Он стал бояться судьбы, ополчившейся против него. Ведь он любил свою мать.

После ее кончины он стал сильно ссориться с Эффи. Они были очень привязаны друг к другу, но отношения у них были странные, натянутые. Он старался пореже бывать дома. Облюбовав себе уголок в коссетейском «Красном льве», он стал там завсегдатаем, и часто у камина можно было видеть его фигуру — румяный светловолосый парень, по-медвежьи коренастый, с гордо откинутой назад головой; чаще всего он помалкивал, но был приветлив и сердечно рад каждому знакомому, в то время как чужаки его смущали. Женщин, которые проявляли к нему благосклонность, он вышучивал, а к мужским беседам вокруг прислушивался внимательно и уважительно. От спиртного щеки его разгорались, а в голубых глазах зажигались искорки смущения и неуверенности. Сестра терпеть не могла это его пьяное смущение, и когда он являлся в таком состоянии, начинала его оскорблять, отчего он свирепел, как бешеный бык, теряя голову от ярости. И все же однажды случилась у него еще одна легкая интрижка. Незадолго до Троицы он вместе с двумя приятелями отправился верхом прогуляться в Мэтлок, а оттуда — в Бейквелл. В то время Мэтлок как раз становился модной достопримечательностью, куда наезжали экскурсанты из Манчестера и стаффордширских городков. В гостинице, где молодые люди решили пообедать, им встретились две девушки, с которыми они и познакомились.