Дэвид Лоуренс - Радуга в небе

Это письмо и каждую его фразу она писала совершенно искренне, словно из самой глубины своего сердца. Она чувствовала, что сейчас, именно сейчас она добралась до этой глубины. Здесь она была и останется на веки вечные самой собой, истинной Урсулой Брэнгуэн. С этим, как с документом, удостоверяющим личность, она могла бы предстать перед Господом в Судный день.

Ибо что остается женщине, как не подчиниться? Для чего ей тело, если не рожать детей, силы, если не отдавать их детям и мужу, подателю жизни? Наконец-то она стала женщиной.

Она адресовала письмо в его клуб для пересылки его в Калькутту. Он получит письмо вскоре после того как приплывет, не позже чем недели через три по прибытии. И через месяц она получит ответ. И отправится в путь.

В Скребенском она была совершенно уверена. И думала лишь о сборах, платьях, которые надо сшить, и о том, как тихо и мирно провести время, остающееся до воссоединения с ним, когда ее личная история будет завершена. Долгое время она чувствовала умиротворенность и странный, неестественный покой. И в то же время от нее не укрылось, что внутри нее начинают сгущаться тучи нетерпения, грозящие хаосом. Она пыталась избежать этого, уклониться. Хорошо бы поскорее пришел ответ, путь ее определился и стало бы исполняться предначертанное. Ведь отвращение, вызывавшее в ней такой ужас, — это результат бездействия.

Как ни удивительно, но ее совершенно не заботило то обстоятельство, что он не написал ей раньше. Достаточно было ее письма. А долгожданный ответ она получит, вот и все.

Однажды, в начале октября, чувствуя, как в душе закипает безумие, она выскользнула под дождь, побродить — ей казалось, что в доме душно. Вокруг все было мокро и уныло, тускло поблескивали красным грязные, закопченные кирпичные дома, выступы их под мокрым лиловым сланцем крыш отсвечивали и казались алыми. Урсула направилась к Уилли-Грин. Подставляя лицо дождевым каплям, она быстро шла, видя промельки света через ложбину, где временами из тумана выплывали дымные шахты с их блескучими огнями, неподвластными хаосу дождя. А потом туманная пелена вновь затягивалась. Урсула была рада уютной уединенности дождя.

Свернув к роще, она разглядела за облаками бледное сверканье водной глади Уилли-Уотер и шла теперь по лугу, открытое пространство которого нарушали лишь кусты боярышника, струившиеся дождем и треплющиеся, как волосы на ветру, округлые кусты казались призраками, выступающими из тумана. Все это было великолепно — такая свобода и хаос.

Однако она поспешила укрыться в роще. Сильный неровный гул опустился ей на голову и охватил ее со всех сторон дрожью, древесные стволы очерчивали границу этого ужасного гула — мириады стволов, огромные, сочившиеся черными потоками влаги, устремлялись вверх колоннами, воздвигнутыми между этим гулом наверху и замкнутым пространством под ногами. Она со страхом скользнула между этими стволами. Ей казалось, что, повернувшись, они могут преградить ей путь, когда она будет проходить мимо их стройных и безмолвных воинских колонн.

Она все мелькала между стволами, храня призрачную надежду не быть замеченной. Она чувствовала себя птицей, нечаянно впорхнувшей в окно зала, где собрались и держат совет воины. И она неслась вдоль их суровых гулких рядов, спешила, чтобы не быть замеченной, пойманной, пока наконец, с бьющимся сердцем, не очутилась возле дальнего окна и не выпорхнула облегченно на яркую болотистую зелень просторного луга.

Дорога уперлась в общинный загон и, спрятавшись под крышу, она наблюдала оттуда, как медленно, волнообразно колышется пелена дождя, как катятся эти волны по пустынной равнине. Она совершенно промокла и была далеко от дома, а вокруг был только дождь с его волнообразным колыханием. Пора было пробираться назад, пускаться в обратный путь сквозь все эти неверные волны, назад, к устойчивости и надежной прочности.

Одинокая, потерянная, она выбрала обратную тропинку прямо через пустошь. Тропинка тянулась еле заметной рытвиной в высокой сухой траве — чуть шире, чем кроличий лаз.

И она пошла по ней, быстро, но осторожно ступая, как птица, отдавшаяся на волю ветра, бездумно, сосредоточенная лишь на одном — движении. Но в сердце, когда она пробиралась через это пустынное, залитое водой пространство, оставалась малая толика страха.

Внезапно она ощутила и еще что-то: за дождем маячили конские силуэты. Кони были далеко, но они приближались. Иного выхода, чем продолжать идти по тропинке, у нее не было. Кони стояли в купе деревьев совсем близко, над нею. Она продолжала идти, нагнув голову. Она не хотела обращать к ним лицо, глядеть на них. Не хотела знать о том, что они рядом. Она шла по пустоши, по нехоженой тропинке.