Дэвид Лоуренс - Радуга в небе

— А подойти ты не можешь, когда тебя спрашивают? — крикнул он.

— Что спрашивают-то? — недовольно проговорила Тилли, с любопытством выглядывая из другой двери.

Увидев незнакомку, она вперила в нее свой косой взгляд, но ничего не сказала.

— Так что, у нас нет масла? — нетерпеливо спросил опять Брэнгуэн, словно надеясь добыть масло одним своим вопросом.

— Я уже сказала вам: только то, что на столе, — сказала Тилли, досадуя, что не может выдать ему требуемое, — а больше ни кусочка.

Наступила секундная пауза.

Потом незнакомка сказала, очень четко, бесцветным тоном иностранки, которой требуется сперва обдумать каждое слово и лишь потом произнести его:

— О, в таком случае большое спасибо. Сожалею, что побеспокоила вас.

К откровенной бесцеремонности она не привыкла и была слегка озадачена. Ситуацию исправила бы простая учтивость, но тут нашла коса на камень. Ее вежливые слова заставили Брэнгуэна покраснеть. Он не хотел, чтобы она ушла.

— Так это вот оставь, а это возьми и заверни для нее, — приказал он Тилли, кивнув в сторону тарелки с маслом, и, взяв чистый нож, отрезал от масла нетронутый кусок.

Это распоряжение, это «для нее» не сразу дошло до женщины, но рассердило Тилли.

— Викарий всегда покупает масло у Брауна, — сказала, эта несгибаемая женщина. — А нам завтра с утра первым делом надо будет масло сбивать.

— Да, — нараспев сказала иностранка, — да. Я и обратилась к миссис Браун, но у нее масло кончилось.

Тилли возмущенно вздернула голову, с языка ее уже были готовы сорваться слова, что не дело людям, у которых даже своего масла нет, заявляться как ни в чем не бывало к соседям и стучать в переднюю дверь с просьбой о целом фунте, когда у тех самих масла в обрез. Ходишь к Брауну — вот и ходи, а при чем тут я и мое масло, если у Браунов оно кончилось?

Брэнгуэн прекрасно понял эту невысказанную речь Тилли. Полька же не поняла. И так как масло для викария ей было нужно, а Тилли утром собиралась сбивать его, женщина выжидала.

— А теперь заткнись и иди, — громко сказал Брэнгуэн, когда молчание исчерпало себя, после чего Тилли юркнула во внутреннюю дверь.

— Наверное, я не должна была вот так приходить, — сказала женщина, вопросительно глядя на него, словно он призван был научить ее принятому здесь кодексу поведения.

Он смутился.

— Почему это? — Он хотел сказать это добродушно, но получилось, словно он парирует удар.

— А вам не кажется… — осторожно начала было она, но неуверенно замолчала, и разговор замер. Не умея найти нужных слов, она лишь глядела на него.

Так они и стояли друг напротив друга. Собака, отойдя от женщины, приблизилась к нему. Он наклонился погладить.

— Как поживает ваша дочка? — спросил он.

— Спасибо, очень хорошо, — прозвучал ответ — всего лишь учтивая фраза из учебника для иностранцев.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал он.

Она села в кресло и, выпростав изящные руки в прорези плаща, сложила их на коленях.

— Вам здесь непривычно, — сказал он, все еще стоя на коврике возле камина спиной к огню, без сюртука; он разглядывал женщину с откровенным любопытством, а ее сдержанное самообладание, которое так ему нравилось, подстегивало его, делая его чуть ли не развязным. Какое ни с чем не сравнимое счастье так владеть собой и ситуацией!

На мгновение она остановила на нем недоуменный взгляд, как бы не улавливая смысла его слов.

— Да, — ответила она, наконец поняв, — да, странная здесь жизнь.

— Вам она, должно быть, кажется грубоватой, — сказал он.

Она опять посмотрела на него так, что он вынужден был повторить:

— Местные обычаи должны казаться вам грубыми.

— Да-да, я понимаю. Разница заметная, и многое мне странно, но я ведь жила в Йоркшире.

— Ну, тогда это меняет дело: здесь у нас жизнь не страннее, чем там.

Эти слова она тоже не совсем поняла. Его покровительственная уверенная манера, его доверительность озадачивали ее. Что означает его тон? Если они с ним на равных, то почему такая непринужденность в обращении?

— Да, — рассеянно сказала она, рассматривая его. Она увидела его чистоту, наивность, неотесанность и совершенную чужеродность. Но при этом внешность его была приятной: светловолосый, голубые глаза смотрят живо, и держится он уверенно, на равных. Она не сводила с него глаз. Как ей понять это — такой добродушный, простой и в то же время такой решительный, стоящий на ногах так крепко, словно сомнения были ему вовсе неведомы? Что сообщало ему эту странную основательность?