Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Порченая

Последние слова он произнес едва ли не с грустью.

Я одобрил разумные и мужественные слова честного котантенца и пожалел, что не многие фермеры нашей провинции, разбогатевшей за счет земледелия, придерживаются таких же взглядов. Сам я уверен: основательно, если не сказать совершенно, то общество, которое живет повторением старого, чьи традиции и труды есть кому подхватить, даже если на время их они вдруг прервутся. Я — сторонник кастовости, хоть принцип этот жесток, и не вижу необходимости в судорожном развитии в себе всего того, что только в нас ни заложено. Потому мне и пришелся по сердцу дядюшка Тэнбуи. Все мне в нем нравилось: доброжелательность, прямота, телесная и душевная осанка, уравновешенность, простота и энергия, что так благородно и полновесно переполняла его. А когда я узнал, что он и своих сыновей хочет видеть не больше себя и не меньше, а точно такими же, он мне сделался еще милее.

Я чувствовал: эту лобастую, крепкую, как крепостная башня, голову, посаженную на широкие прочные плечи, не возьмут приступом ложные идеи, что кочуют сейчас по земле и с которыми он наверняка успел познакомиться, объезжая торги и ярмарки. Дядюшка Тэнбуи, мой знакомец, был человеком доброго старого времени, и когда помянул Господне имя, то без малейшей нарочитости приподнял шляпу. Ночь была не настолько темна, чтобы я не заметил его благочестивого жеста.

Под холодным взглядом луны, что все ближе и ближе подбиралась к нам сквозь пелену тумана, мы углубились в ланды и возобновили разговор, который было смолк, прерванный моими размышлениями о правоте дядюшки Луи.

— Честное слово, — начал я, оглядываясь по сторонам: туман еще не настолько сгустился, чтобы я не мог разглядеть чего-то впереди себя, сбоку и поодаль, — я склонен верить вам, мэтр Тэнбуи! Не случайно вы исключили из числа спокойных дорог пустошь Лессе. Я ведь тоже, как вы, люблю путешествовать ночами и успел за долгие годы объехать не один край, но, насколько помню, нигде мне еще не попадалось места более подходящего для ночных нападений. Хоть и нет здесь деревьев, за которыми можно притаиться, подстерегая путника, но вот вам, пожалуйста, земляные гряды! Грабитель, стараясь не попасться на глаза проезжему, вполне может прилечь за таким пригорком, а как только путник проедет, послать ему в спину лихую пулю.

— Клянусь святым Лукой, покровителем погонщиков быков, — произнес честный фермер, — вам бы, сударь, на бобах гадать, как принято у нас выражаться. По моему выговору вы сообразили, что я из Сен-Совёр-де-Виконта, а теперь рассказали точка в точку, как орудуют бандиты посреди пустоши. И сказали, сударь, чистую правду: прячутся они в ямке за пригорком, будто заяц в норе, и ждут. Пустошь-то, она что старая медная кастрюля, вся в буграх да выемках. Орудуют разбойники чаще всего вдвоем, один спрячется там, другой здесь. Вы себе едете, один выскочит прямо перед вами и хвать вашу лошадь за поводья, а следом из засады другой — вцепится вам в ляжку, дернет, и вы уже и на земле. А бывает, что и без подобных церемоний обходятся, посылают вам вместо приветственного взмаха шляпой добрую порцию свинца — и дело с концом! Выстрел в здешних местах разве что дьявол услышит! Ну, может, еще матушка Жиге из «Красного быка», трактир-то стоит совсем рядом с пустошью, — но старушка и слова не вымолвит, чтобы народ от своего заведения не отпугнуть.

— Ясное дело, не вымолвит! Но и без того ее заведению худой славы не занимать, — подхватил я. — В Кутансе меня прямо предупреждали: в «Красном быке» не задерживайся.

— Сплетни и наветы, больше ничего, — решительно отрезал дядюшка Тэнбуи. — Худой славой «Красный бык» обязан близости ланд и жалким видом. Я ведь с мамашей Жиге, сударь, больше двадцати лет знаком. Муж ее был мясником в Сент-Мер-Эглиз, и ему я продал не одну пару бычков. Платил он всегда не скупясь и без проволочек. Беда пришла к ним в дом со смертью дочери. Ей и восемнадцати не было, когда Господь призвал ее к себе. Едва заневестилась, бедняжка, и такая была хорошенькая: сама беленькая, щечки аленькие, алее парадного передника. Умерла дочка, и отвернулась удача от семейства Жиге. У хозяина не лежала больше душа к работе, и до того он сделался мрачный, что слух пошел, будто занемог черной меланхолией. Лечился он от меланхолии водкой, и водка быстрехонько его прикончила. Будто подрубленное под корень дерево, высохла и почернела вдова Жиге. Сына-наследника в доме не было, а выпускать из бычков кровь и свежевать их не женских рук дело. Пришлось ей закрыть мясную лавку и заняться продажей сидра в «Красном быке». — С громким смехом Тэнбуи добавил: — Первые полжизни она кормила народ, вторые — поит. Что же до посетителей, то чем они отличаются от всех прочих молодчиков, что сидят по тавернам и харчевням? Ничем, сударь мой, ничем. Не лучше и не хуже, такие же, как везде: на пять мерзавцев один порядочный. И вот что я вам еще скажу: трактир открывают не за тем, чтобы дверь держать на запоре, но коли сам трудишься честно, то монета от негодяя не чернее монеты человека порядочного. Или я не прав?