Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Те, что от дьявола

Разъяснив позицию автора, зададимся другим вопросом: почему несколько частных трагедий получили столь громкое — возможно, излишне громкое — название? Относится оно больше к историям как таковым или к их героиням?

Истории, к несчастью, подлинные. В них ничего не выдумано. Изменены имена героев, вот и все. Лица прикрыты масками, с исподнего сняты метки. «Я — хозяин букв», — отвечал Казанова [12] Казанова Джованни Джакомо (1725–1798) — итальянский авантюрист и писатель, автор знаменитых «Мемуаров». , когда его упрекали за то, что он меняет имена. Буквы романиста — это жизни, полные страстей и падений; его искусство в осторожности, с какой он складывает свои буквы. Несмотря на то что в своих историях я со всеми предосторожностями изложил главное, могут найтись горячие головы, раззадоренные названием, которые сочтут, что истории слабоваты. Они будут требовать фантазий, сложных перипетий, изысков, утонченности — словом, всего мелодраматического набора, ухитрившегося проникнуть в романы. Но прекраснодушные доброжелатели будут не правы. «Те, что от дьявола» не имеют никакого отношения к дьявольщине и готическим ужасам, это реальные истории, почерпнутые из нашего прогрессивного времени, порождения нашей дивной, божественной цивилизации, вот только, когда я перенес их на бумагу, мне показалось, что продиктовал их дьявол. Дьявол — своеобразное подобие Бога. Манихейство [13] Перс Мани в III в. н. э. учил, что в мире изначально существуют и равноправно действуют два начала: добро и зло, свет и мрак, который он называл также материей. — источник всех великих ересей Средневековья — не такая уж глупость. Мальбранш [14] Мальбранш Николя (1638–1715) — французский философ-идеалист. говорил, что Бога можно узнать по экономности средств. Дьявола тоже.

Что же касается героинь рассказанных мной историй, то почему бы не отнести и их к тем, что «от дьявола»? Разве мало в них дьявольского? Разве не заслуживают они того, чтобы их так называли? Среди них нет ни одной, кого можно было бы назвать «мой ангел!» без некоторого преувеличения. Дьявол тоже ангел, но падший, и если они ангелы, то такие же, как он, — летящие вниз головой, вверх всем прочим. В моих историях нет чистых, добродетельных, невинных. Герои их не чудовища, но у большинства из них мало добрых чувств и мораль весьма относительна. Мои рассказы можно считать маленьким музеем, где выставлены напоказ дамы-экспонаты, но мне хотелось бы создать и другой музей, еще меньший, где совсем другие дамы служили бы уже выставленным на обозрение дополнением и контрастом, ибо в мире все двоится. Искусство тоже соединение двух половин, точно так же, как мозг. И человеческая природа — женщина, у которой один глаз голубой, а другой — черный. Перед вами черный глаз, нарисованный чернилами, — чернилами порока.

Может быть, потом мы нарисуем и голубой глаз.

После тех, что от дьявола, тех, что от Бога, если только отыщем достаточно небесной лазури…

Где она?

Случилось это давно, в те еще времена, когда на болотистых равнинах Котантена, где я так любил охотиться на уток, не было и помину о железной дороге, и ездил я туда в дилижансе, садясь в него на развилке дорог неподалеку от замка Рюэль [16] Замок неподалеку от Версаля. . В тот раз в карете был только один пассажир. Оказалось, знакомый, мы встречались в свете, и я, с позволения читателя, представлю этого незаурядного со всех точек зрения господина под именем виконта де Брассара. Из предосторожности. Хотя вполне возможно, напрасной. Любая из трех сотен персон, представляющих высший свет, без труда назовет его подлинное имя.

Было около пяти вечера. Закатное солнце мягко освещало равнину, тополя на обочине, пыльную дорогу и резво бегущую четверку лошадей с крепкими мускулистыми крупами. При каждом ударе бича лошадки прибавляли ходу, — чем кучер не жизнь, что поначалу гонит нас в хвост и в гриву?

Виконт де Брассар вошел в ту пору, когда погонять бессмысленно. Однако закалкой он походил на англичан да и учился когда-то в Англии, а такие, получив смертельную рану, умирают, твердя: «Я жив». В обществе, да и в книгах, принято посмеиваться над теми, кто притязает на молодость, давно миновав блаженные годы неопытности и глупости. Почему бы не посмеяться, если подобные притязания смешны. А если нет? Если в них есть величие, если они сродни гордости, которая не желает гнуть спину, если сродни безрассудству, — нет, сказать безрассудство — значит ничего не сказать, — упоению, какое есть в любом безрассудстве? Героизм наполеоновской гвардии при Ватерлоо вошел в пословицу, она «умирала, но не сдавалась». Но меньше ли героизма у стариков, не поддержанных к тому же громом пушек, готовых вмиг уничтожить врага? Есть старики, наделенные от природы боевым духом, они не желают сдаваться и долгие годы живут как при Ватерлоо.