Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Те, что от дьявола

Мениль сидел молча. Он облокотился на край стола, подпер ладонью щеку и слушал без раздражения, но и без интереса те ужасы, которыми, бахвалясь, потчевали друг друга закоренелые грешники, а он давно привык и пресытился. Столько подобных историй он выслушал, побывав в самых разных слоях общества! Среда для человека — почти что судьба. В Средние века шевалье де Менильгранд был бы рыцарем-крестоносцем, пламенеющим верой. В XIX веке, не слыша ни слова о Боге от своего безбожника отца, он стал солдатом Бонапарта, домом его была армия, которая позволяла себе все и совершила, особенно в Испании, кощунств не меньше, чем войска коннетабля Бурбонского при взятии Рима [118] Бурбон Шарль де (1490–1527) — герцог, поссорился с Франциском I и во главе войск его врага императора Карла V в 1527 г. взял Рим, который был на стороне французов. Погиб во время штурма. . К счастью, среда играет роковую роль только для дюжинных, заурядных натур. В людях по-настоящему сильных всегда есть что-то, пусть один-единственный атом, который, не подчиняясь влиянию среды, противостоит ей. Именно такой атом неусыпно бодрствовал в Менильгранде. В тот день он охотно бы промолчал, пропустил мимо себя с полнейшим безразличием поток богохульной грязи, что пузырилась вокруг него, словно черная адская смола, но Рансонне задал ему вопрос, и он поневоле вынужден был отвечать.

— Что ты хочешь от меня услышать? — начал он с той усталостью, что скорее сродни горечи и печали. — Господин Невер не проявил никакой отчаянной смелости, и, мне кажется, тебе нечем особенно восхищаться. Если бы, бросая свиньям облатки, он верил, что бросает им на съедение самого Господа, живого Бога, который способен на возмездие; если был бы готов немедленно получить в ответ удар молнии или ад в посмертии, то в его поступке было бы мужество и презрение, шагнувшее за грань смерти, потому что Бог, если Он есть, воздал бы за содеянное мукой вечной. В поступке была бы тогда отвага, безумная, разумеется, но отвага, — вызов Тому, Кто способен на такие же безумства. Но ничего подобного — господину Неверу и в голову не приходило, что облатки — Бог. Ни малейшего подозрения, что такое может быть, у него не возникало. Он видел в них всего-навсего кусочки хлеба, принадлежность обряда, глупое суеверие, и поэтому и для него, и для тебя швырнуть облатки свиньям в корыто не представляет ничего героического и опасного, все равно что высыпать облатки для запечатывания писем.

— Так оно и есть, — пробормотал старик де Менильгранд, откидываясь на спинку стула и беря сына под прицел взгляда, прикрытого козырьком ладони, словно бы выверяя, точно ли навел пистолет. Он всегда интересовался мнением Мениля, даже если не разделял его, но сейчас думал, как он, и повторил еще раз: — Так оно и есть.

— В подобном поступке, голубчик Рансонне, — продолжал Мениль, — не было ничего… как бы это лучше выразиться, ничего… кроме свинства. Но я нахожу достойным восхищения и всерьез восхищаюсь, хоть не верю, как вы, господа, в Господа Бога, поведением девицы Тессон, кажется, вы ее так назвали, господин Невер? Она носила на сердце то, что считала Господом, ее девственная грудь стала чистейшей дароносицей для Господних Даров. С безмятежным спокойствием шла она мимо всех низостей и опасностей жизни, неся у себя на груди Господа, отважная и исполненная верой, дарохранительница и алтарь одновременно, алтарь, который каждую секунду мог обагриться ее собственной кровью!.. У тебя, Рансонне, у тебя, Мотравер, у тебя, Селюн, и у меня тоже на груди сияло изображение императора, — кто, как не мы, были его почетным легионом, — и порой оно, и только оно, придавало нам мужества под огнем. А девушка носила на груди не изображение Бога, она верила, что с ней сам Господь Бог. Для нее Бог был во плоти, к нему можно было прикоснуться, отдать, съесть. Рискуя собственной жизнью, она несла Его тем, кто по Нему изголодался. Честное слово, девушка великолепна! Я согласен с кюре, что доверяли ей Господню плоть: она — святая. И хотел бы знать, что с ней сталось. Может, она давно умерла, а может, бедствует в деревенской глухомани? Знаю одно: будь я маршалом Франции, а она — нищенкой, стоящей босыми ногами в грязи, протянув руку за куском хлеба, при виде ее я бы спешился с коня, снял шляпу и поклонился бы чистоте и благородству! Генрих IV встал на колени в грязь, увидев Святые Дары, которые несли какому-то бедняку, думаю, он испытывал такое же благоговение, как я, готовый склонить колени перед девицей Тессон.