Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - История, которой даже имени нет

— Вы можете объявить в деревне, — сказала она Агате, — что мы приехали в Олонд нынче ночью и намерены здесь поселиться.

Еще она распорядилась, чтобы Агата сообщила всем, что Ластени давно уже больна, что они вернулись в родные края, поскольку воздух Севенн был для нее вреден, и что, пока дочь не выздоровеет, баронесса не сможет принимать у себя.

Разумная, но излишняя предосторожность: революция — не лучшее время для поддержания аристократического достоинства и соблюдения светского этикета; но мадам де Фержоль, поглощенная проступком дочери, не ведала о том, что творится вокруг. Революция прогрессировала, подобно болотной лихорадке, больная Франция уже бредила.

В замке об этом ничего не знали. Кровавая трагедия разыгралась на обширной политической арене, а две несчастных владелицы Олонда, занятые в своем домашнем спектакле, довольствовались малой сценой старинного сумрачного театра. Мадам де Фержоль беспокоилась, что так долго не была в церкви, но вскоре мессы вообще прекратят служить и не станет алтарей, перед которыми преклоняли колени страждущие, к которым приникали, ища поддержки, разбитые сердца.

Мадам де Фержоль пришла в церковь по соседству, но, вопреки ожиданию, не вызвала ни всеобщего удивления, ни любопытства. В другое время на нее обратили бы внимание, но сейчас революция вскружила головы даже испокон веков здравомыслящим нормандцам. Вскружила, но пока что не срубила, наполнила энтузиазмом одних, запугала других и всем им помешала заметить, что баронесса де Фержоль вернулась в родные края, где все, честно говоря, давным-давно позабыли о скандальном увозе. Три башни замка Олонд много лет проспали у дороги, которую когда-то должны были охранять, но в одно прекрасное утро открыли глаза, то бишь ставни, почерневшие и заплесневевшие от дождей. Их торжественно распахнула Агата в белоснежном чепце. Деревянные щиты, прикрепленные к решеткам, что скрывали внутренний двор, тоже сняли, и путник, редкий в этих местах, мог теперь заметить, что жизнь с ее мелкими повседневными заботами бесшумно заполняет замок, одолевая смерть, — нет, хуже — запустение. Впрочем, путники сюда не заглядывали, жизнь баронессы де Фержоль в родовом замке не вызывала в округе интереса, так же как ее приезд. Иными словами, пряталась она или не пряталась, ее уединения никто не нарушал. Дочь стала средоточием всей ее жизни — всегда вместе, всегда одни, они никого, кроме Агаты, не хотели видеть подле себя. Мать и дочь были обречены провести с глазу на глаз остаток жизни, баронесса не могла этого не знать. «Ластени никогда не выйдет замуж, — не раз со вздохом думала она. — Мужчина полюбит ее, захочет на ней жениться в уверенности, что берет за себя девушку. Как я смогу ему объяснить, что Ластени — навеки запятнанная вдова?.. Как смогу обнаружить ее позор перед мужчиной, исполненным лучших чувств и надежд, когда он придет просить у меня ее руки?.. Если когда-нибудь, конечно, такой сыщется». Честность, благородство, религиозные убеждения — все божественные начала высокой души мадам де Фержоль восставали против чудовищного обмана, и мысль о возможном сватовстве терзала ее не меньше, чем другие мучительные мысли. Конечно, бледная слабоумная Ластени теперь могла возбуждать только жалость, но ведь она молода, а у молодости столько сил в запасе! В будущем все возможно, невозможно одно: замалчивать, скрывать позорную правду, потому что это низость! Из отвращения ко всякого рода низостям мадам де Фержоль была готова разделить с дочерью ее судьбу. Два одиночества не могли разлучиться, два существа мучились друг подле друга, тем более безысходно, что сердца их бились рядом, но не в такт…

Увы, будущий жених Ластени был всего лишь мечтой ее матери — мечтой, которая не радовала, а лишь прибавляла новое горе к изобилию прежних горестей баронессы. В ту недобрую ночь, когда Ластени разрешилась, мадам де Фержоль тщетно ждала, что воспоминания о несчастной любви проснутся в ее душе, — бедняжке Ластени предстояло уйти из жизни, так и не узнав, что значит быть любимой. Утраченная красота не вернулась к ней, молодость не превозмогла болезни… И хотя мадам де Фержоль сказала Агате, что Ластени чувствует себя лучше, она скорее желала улучшений, нежели верила в них, но проходили недели, месяцы, а рано отцветший венчик клонился все ниже, и тогда она окончательно потеряла надежду. Ластени встала с постели согнутая, как старуха. Зная ее историю, можно предположить, что во время родов она хоть и не умерла, но повредила себе каким-то образом позвоночник в области крестца. Когда мать с дочерью появлялись по воскресеньям в церкви, всем становилось ясно, отчего баронесса де Фержоль никого не принимает. Все видели, что она посвятила себя больной дочери, и никто не сомневался: печальная обуза недолго будет отягощать госпожу баронессу.