Пэрл Бак - Земля

— Я работал и стал богат, и мне хотелось бы, чтобы моя жена не походила на батрачку. А ноги у тебя…

Он остановился. Ему казалось, что она просто безобразна, а всего безобразнее ее ноги в просторных парусиновых башмаках, и он посмотрел на них с гневом, так что она засунула их еще дальше под скамейку. И наконец она сказала шопотом:

— Моя мать не бинтовала их, потому что меня продали еще маленькой. Но я буду бинтовать ноги нашей девочке, я буду бинтовать ноги младшей девочке.

Но он только отмахнулся, потому что ему стало стыдно, что он рассердился на нее за то, что она не сердится в ответ, а только пугается. Он надел новый черный халат, говоря в раздражении:

— Что же, пойду в чайный дом и узнаю, нет ли каких новостей. В моем доме только дураки, да дети, да старик, выживший из ума.

По дороге в город его дурное настроение усилилось, потому что он вдруг вспомнил, что ему за всю жизнь не купить бы этих новых участков земли, если бы О-Лан не украла горсти драгоценных камней в доме богача и не отдала их ему, когда он ей велел. Но вспомнив это, он еще больше рассердился и подумал, словно желая заглушить голос сердца:

«Что же, ведь она не знала, что делает. Она взяла их ради удовольствия, как ребенок хватает горсть зеленых и красных леденцов, и так и носила бы их на груди, если бы я не узнал об этом».

Потом он подумал, неужели она все еще прячет жемчужины между грудями. Прежде это ему казалось странным, и иногда он задумывался над этим и представлял себе спрятанный жемчуг, а теперь он думал об этом с презрением, потому что груди стали у нее дряблыми и отвислыми от частых родов и потеряли красоту, и носить между ними жемчужины было глупо и бесполезно.

Но все это было бы ничего, если бы Ван-Лун оставался бедняком, или если бы вода не затопила его полей. Но у него были деньги. В стене его дома было спрятано серебро, и мешок серебра лежал под черепицей нового дома, и в той комнате, где он спал с женой, в сундуке было серебро, завернутое в тряпку, и серебро было зашито в цыновку под их кроватью, и пояс у него был полон серебра. И теперь, вместо того чтобы уходить от него, как живая кровь вытекает из раны, серебро лежало у него в поясе и жгло пальцы, когда он касался его, и словно просило, чтобы его начали тратить. И он перестал жалеть серебро и начал думать, что ему сделать, чтобы жить веселее.

Все казалось уже не так хорошо, как прежде. Чайная лавка, куда, бывало, он входил с робостью, чувствуя себя деревенщиной, теперь казалась ему грязноватой и бедной. В старое время никто не знал его, и мальчишки-прислужники обращались с ним дерзко, а теперь люди подталкивали друг друга локтем, когда он входил, и шептали друг другу:

— Это Ван-Лун из деревни Ван, тот самый, который купил землю у дома Хуанов, в ту зиму, когда умер старый господин и был большой голод. Он теперь богач.

И Ван-Дун, слыша это, садился с равнодушным видом, а в сердце своем он безмерно гордился собой. Но в тот день, когда он упрекал свою жену, даже почтение, которое ему оказывали, не доставляло удовольствия, и он угрюмо пил чай и думал, что в жизни его все не так хорошо, как ему казалось.

И вдруг ему пришло в голову:

«Почему это я должен пить чай в этой лавке, у кривоглазого хорька, зарабатывающего меньше, чем поденщик у меня на поле, — я, владелец земли, у которого сыновья учатся в школе?»

И он быстро поднялся с места, бросил деньги на стол и вышел, прежде чем кто-нибудь успел с ним заговорить. Он долго бродил по городским улицам, сам не зная, чего ему нужно. Проходя мимо палатки сказочника, переполненной народом, он ненадолго присел на конец скамейки и прослушал рассказ о старых временах в трех царствах, когда воины были отважны и мудры. Но в нем все еще не улеглось беспокойство, и он не мог, как другие, подчиниться обаянию сказки, и звук маленького медного гонга, в который ударял сказочник, утомил его слух, и он снова встал и вышел на улицу.

Был в этом городе большой чайный дом, только что открытый одним южанином, который знал толк в таких делах. И Ван-Луну случалось прежде проходить мимо этого дома, и каждый раз он с ужасом думал, сколько денег тратится там на игру в карты и в кости и на дурных женщин. Но теперь, гонимый беспокойством праздности и томимый желанием заглушить упреки совести, которая говорила ему, что он был несправедлив к жене, он направился к этому дому.

В своем беспокойстве он невольно искал новизны: ему хотелось видеть и слышать что-нибудь новое. И случилось, что он переступил порог нового чайного дома и вошел в большую, ярко освещенную комнату, которая была вся заставлена столами и открывалась прямо на улицу. Он вошел, держась смело и стараясь казаться еще смелее, потому что внутренно он робел и не мог забыть, что всего несколько лет тому назад он был беден и нанимался таскать рикшу по улицам большого южного города.