Пэрл Бак - Сыновья

Верный человек обещал рассказать все это братьям и отправился на Юг, одевшись, как бедный странник, который идет на богомолье в какой-нибудь отдаленный храм.

А Ван Тигр принялся водворять порядок в своем войске и, надо сказать, по праву гордился тем, что сделал. Он добился своего положения честным путем, а не так, как добиваются его простые бандиты, поселился в ямыне вместе с правителем и сам стал одним из правителей той страны. И по всей области прошла слава о нем, и повсюду люди говорили о Тигре. И когда он объявил, что будет принимать всех, кто пожелает поступить к нему на службу, люди стали стекаться под его знамя; но он был осторожен в выборе и отказывал людям старым и непригодным к службе и таким, которые казались слабыми, полуслепыми или малоумными, и отпустил тех солдат правительственной армии, которые казались недостаточно крепкими и сильными, а среди них много было таких, которые служили в армии только потому, что их кормили. Таким образом, Ван Тигр набрал себе могучее войско в восемь с лишком тысяч человек, и все это были люди молодые, крепкие и боеспособные.

А ту сотню, что была при нем с самого начала, исключая немногих, которые были убиты в стычке с бандитами и сгорели во время пожара, он повысил и сделал начальниками над новичками. Покончив со всем этим, Ван Тигр не стал сидеть сложа руки и утешаться вином и едой, как сделали бы многие на его месте. Нет, он вставал рано, даже зимой, и учил и муштровал своих солдат, заставляя их обучаться всем хитростям военного дела, какие знал сам: как отражать удары, как нападать и скрываться в засаде и как отступать без потерь. Он твердо решил научить их всему, что знает, потому что не намерен был оставаться навсегда в маленьком ямыне начальника области. Нет, в нем зрели честолюбивые замыслы, и он дал им расти и развиваться на воле.

Оба старшие брата Вана Тигра с искренним нетерпением ждали известия о том, удалась ли его попытка, но у каждого из братьев оно проявлялось по-своему. Ван Старший с тех пор, как повесился его сын, притворялся, что ему нет больше дела до младшего брата, и, вспоминая своего сына, горевал о нем. Жена его тоже горевала и находила утешение своему горю, попрекая мужа, и нередко замечала ему:

— Я с самого начала говорила, что не следует его отпускать. Я с самого начала говорила, что такой семье, как наша, не годится отдавать сына, да еще такого хорошего, в солдаты. Жизнь у них грубая и простая — я это и говорила.

Сначала Ван Старший был настолько неразумен, что отвечал ей:

— Ну, госпожа, почем же я мог знать, что ты этого не хочешь; наоборот, мне казалось, что ты охотно его посылаешь, тем более, что он шел не в простые солдаты, — брат мой возвысил бы и его, возвысившись сам.

Но госпожа твердо верила, что так она и раньше говорила, и негодующе закричала:

— Ты никогда не помнишь, что я говорю, оттого что постоянно думаешь о чем-то другом, — уж наверно о какой-нибудь женщине. А я говорила прямо, и не один раз, что ему не следует уезжать, да и кто такой твой брат? Простой солдат, больше ничего. Если бы ты меня послушал, наш сын и посейчас был бы жив и здоров, а он у нас был лучше других детей, и ему на роду было написано стать ученым. Но меня никогда не слушают в этом доме!

Она вздыхала, делая грустное лицо, а Ван Старший чувствовал себя неловко оттого, что вызвал такую бурю, бегал глазами по сторонам и молчал, надеясь, что гнев ее скорей пройдет сам собой. Правду сказать, жена его после смерти сына постоянно плакалась, что он был у нее лучше всех, а когда он был жив, бранила его, была им вечно недовольна и находила, что старший сын у нее куда лучше. А теперь и старший сын не мог ей ни в чем угодить, и потому умерший казался лучше. Был еще третий, горбатый сын, но о нем она перестала даже спрашивать, узнав, что ему нравится жить у Цветка Груши, куда он теперь совсем перебрался, и если речь заходила о нем, она говорила:

— Он слаб здоровьем, и деревенский воздух ему полезен.

Иногда она посылала подарок Цветку Груши в знак благодарности, какую-нибудь пустячную, совсем не нужную вещь: небольшую чашку, расписанную цветами, или дешевую материю, не из чистого шелка, но красивую на вид, а Цветок Груши не носила ярких одежд. Однако Цветок Груши всегда ее благодарила, каков бы ни был подарок, и посылала ей свежие яйца или какие-нибудь овощи, заботясь всегда о том, чтобы отдарить чем-нибудь и не остаться в долгу. Она брала материю и отдавала ее дурочке или шила пестрый халат или башмаки, чтобы позабавить бедняжку, а расписную чашку дарила горбуну, если она ему нравилась, а то и жене крестьянина, который жил вместе с ними в старом доме, если расписная посуда из города была той больше по вкусу, чем простая, синяя с белым. А Ван Средний по своему обыкновению выжидал вестей от младшего брата, тайком прислушиваясь повсюду к разговорам, и наконец до него дошли слухи, что главарь бандитской шайки к северу от их города убит новым молодым военачальником, но он не знал, верно ли, что этот военачальник — его брат. И он ждал, копя деньги к приходу братнина доверенного, осторожно сбывая с рук землю Вана Тигра, когда представлялся случай, а деньги отдавал в рост за хороший процент, и если удавалось обернуть их раза два, а то и больше, то об этом никто не знал, и эту прибыль он брал себе, считая ее справедливым вознаграждением за все хлопоты, которые нес ради брата; да и брату не было никакой обиды, потому что никто не сумел бы заключить для Вана Тигра сделку так выгодно, как заключал ее Ван Средний.