Пэрл Бак - Сыновья

Он засучил длинные шелковые рукава, потер одна о другую свои мягкие, белые руки и набрал горсть серебра, пропуская монеты сквозь пухлые пальцы с ямочками на суставах, как у женщины. Но Ван Средний отобрал у него деньги, и Ван Старший неохотно уступил ему и недовольно следил, как тот быстро и ловко пересчитал их снова, разложив все деньги столбиками по десять штук в каждом, хотя они были уже сосчитаны. Он аккуратно завернул их по десять штук в бумагу, как делают торговцы.

Ван Старший не мог отвести глаз от серебра и наконец сказал с тоской:

— Разве нужно отослать ему все деньги?

— Нужно, — сказал Ван Средний холодно, видя алчность брата. — Нужно послать их немедля, иначе его дело не удастся. И я должен продать зерно, чтобы деньги были готовы к тому дню, когда он пришлет верного человека.

Но он не сказал брату, что перепродаст зерно, а Вану Старшему неизвестны были уловки торгашей, и он только сидел и вздыхал, видя, что серебро уплывет из его рук. Когда брат ушел, он долго сидел нахмурившись, чувствуя себя таким бедным, словно его обокрали.

Цветок Груши, может быть, никогда не узнала бы о том, что случилось, потому что Ван Средний был хитер, как никто на свете, и даже намеком не проговаривался о своих делах, когда приносил ей серебро, которое приходилось на ее долю. Каждый месяц он приносил ей двадцать пять серебряных монет, как велел ему Ван Тигр, и в первый же раз она спросила своим тихим голосом:

— Откуда эти пять монет? Я знаю, что мне назначено только двадцать, но и этого было бы много, если б мне не нужно было заботиться о дочери моего господина. А об этих пяти монетах я ничего не слыхала.

Ван Средний ответил:

— Возьми их, младший брат велел тебе прибавить, это из его доли.

Но едва Цветок Груши это услышала, она поскорее отсчитала пять монет и дрожащими руками оттолкнула их в сторону, словно боясь обжечься, и сказала:

— Нет, я не возьму их, я возьму только то, что мне полагается!

Сначала Ван Средний хотел уговаривать ее, потом вспомнил, какому риску он подвергается, занимая деньги для младшего брата на такое опасное дело, вспомнил все хлопоты, за которые ему никто не заплатит, вспомнил, наконец, что дело, может быть, и не удастся. Подумав обо всем этом, он сгреб ладонью деньги, которые она оттолкнула в сторону, бережно спрятал их за пазуху и сказал своим негромким спокойным голосом:

— Что ж, может быть, это и лучше, потому что старшей жене назначено столько же, и тебе, конечно, следовало бы дать меньше. Так я и скажу брату.

И видя, в каком она гневе, он остерегся и не сказал, что и дом, в котором она живет, принадлежит младшему брату, потому что всем было удобнее, чтобы она оставалась здесь вместе с дурочкой. Потом он ушел и больше никогда не говорил об этом с Цветком Груши, а с другими членами семьи, жившими в городском доме, она виделась очень редко, только в тех случаях, когда зачем нибудь собиралась вся семья. Правда, иной раз в начале весны она видела Вана Старшего, когда он приходит отмерять арендаторам зерно для посева, как и следовало землевладельцу, хотя он только и делал, что стоял в стороне с надменным и значительным видом, пока нанятый им управитель отмерял зерно. Иногда он являлся и перед жатвой — посмотреть, каков будет урожай на полях, чтобы знать потом, правду ли говорят арендаторы, жалуясь по привычке на то, что год был плохой и что дождей выпало слишком много или слишком мало.

Он приходил несколько раз в год, обливаясь потом, задыхаясь от ходьбы, и всегда был не в духе оттого, что ему приходится работать. И завидев Цветок Груши, он ворчливо здоровался с ней, а она, хотя и кланялась ему, как того требовали приличия, старалась не разговаривать с ним, потому что за последнее время он стал человеком распущенным и тайком плотоядно посматривал на женщин.

Однако, видя, что он бывает у арендатора, Цветок Груши думала, что земля попрежнему остается у старых хозяев и что Ван Средний смотрит за своими участками и за участками младшего брата, а что было на самом деле — ей никто не сказал. Цветок Груши была не из тех, с кем легко сплетничать, она со всеми, кроме детей, держалась спокойно и холодно, и хотя она была кроткого нрава, люди почему-то боялись ее. У нее не было подруг, и только последнее время она стала водить знакомство с монахинями, которые жили неподалеку в монастыре — тихой обители из серого кирпича, за зеленой ивовой изгородью. Этих монахинь она с радостью принимала, когда они приходили проповедывать ей свое кроткое учение, слушала их, а после того долго раздумывала над их словами, страстно желая выучиться хотя бы настолько, чтобы самой молиться о душе Ван Луна.