Сидони-Габриель Колетт - Изнанка мюзик-холла

В прошлом году все в жизни казалось Бастьенне простым и незамысловатым: голодать, мерзнуть, ходить в дырявых ботинках, быть одинокой, беспомощной, да притом еще и с пузом, — что ж, со всеми так бывает, простодушно говорила она. Все было просто, все таким и остается, все, кроме ее пятнадцатимесячной крошки, кроме этого белокурого, кудрявого и хитрющего ангелочка, бесшумно резвящегося на ковре. Для такой юной и наивной матери ребенок — хорошенький теплый зверек, которому, в соответствии с возрастом, надо выдавать определенными порциями молоко, суп, поцелуи и подзатыльники. Ребенок растет, и все так и продолжается, пока… Бог ты мой, да пока не придет время сдавать первый экзамен по танцу! Но вот под крышей Бастьенны, под горячими поцелуями и жгучими затрещинами, развивается маленькое существо, которое, еще не умея говорить, уже думает, сопротивляется и спорит! Такого Бастьенна не предвидела.

— Подумать только, — восклицает она, — девочке пятнадцать месяцев, а у нее уже есть свое мнение!

Пелу качает головой с напыщенным, всезнающим видом, отчего в свои двадцать лет становится похожа на старую деву, и принимается рассказывать истории о рано развившихся детях-преступниках. Дело в том, что удивительная крошка, всего пятнадцати месяцев от роду, уже умеет обольщать, симулировать боли в животе, протягивать, рыдая, пухленькую ручку, на которую на самом деле никто не наступал. Она знает, сколь многого можно добиться упорным молчанием, а главное, умеет так хорошо притворяться, будто слушает разговоры взрослых, закрыв рот и широко раскрыв глаза, что иногда Пелу и Бастьенна вдруг смущенно замолкают, словно школьницы, застигнутые врасплох перед этим непрошеным свидетелем в золотистых кудрях, больше похожим на лукавого амурчика, чем на младенца.

Не прекрасное и безмятежное лицо матери и не преждевременно увядшее лицо Пелу, а личико крошечной Бастьенны выражает все земные страсти: безудержность желаний, скрытность, бунтарство, обольстительную хитрость…

— Ах! Как бы нам тихо жилось без этого сорочьего отродья, которое жрет мои иголки! — вздыхает Пелу.

— Поймай ее, если можешь отвлечься от этих складок, — говорит Бастьенна. — У меня руки в мыле.

Но «сорочье отродье» спряталось за швейной машиной, и между столиком и колесом видна только пара темно-синих глаз, про обладательницу которых, если не видеть остального, и не скажешь, сколько ей минуло: пятнадцать ли месяцев, пятнадцать ли лет — или и того больше…

— Поди сюда, пакость ты моя ненаглядная! — умоляет Пелу.

— А ну иди сюда, грех во плоти! — ворчит Бастьенна.

Ответа нет. Синие глаза лишь на мгновение шевельнулись, и теперь их сияющий бесстыдством взгляд устремлен на Бастьенну. И если Пелу все настойчивее, повторяет свои мольбы, а Бастьенна — свои укоры, то это не из страха, что белокурый пухлощекий амурчик, засевший за швейной машинкой, съест сотню иголок, а чтобы скрыть свое замешательство, растерянность простодушных взрослых перед непроницаемым взором ребенка…

— Мадам Баруччи скоро придет, не беспокойтесь, мадам только что она звонила и предупредила, что, к сожалению, опоздает на урок — в «Эмпире» еще не кончилась репетиция в костюмах. Вы можете немножко подождать?

— Впрочем, мы с вами пришли раньше времени, сейчас еще только без десяти… Я сказала «мы», хотя сама я всегда успеваю ко времени, ведь я за целый день почти не выхожу отсюда.

— …?

— Ну нет, нельзя сказать, чтобы тяжело, но, знаете ли, этот большой пустой класс навевает тоску. И потом, вечерами у меня ноет поясница оттого, что я сижу на табурете за роялем.

— Такая молодая? Но я не так уж и молода, мне двадцать шесть лет! Я даже чувствую себя старой оттого, что день за днем — одно и то же! Двадцать шесть лет, пятилетний сынишка, а мужа нет…

— …?

— Да, этот мальчик, которого вы видели вчера, — мой сын. Мадам Баруччи настаивает, чтобы после детского сада я приводила его сюда, а не изводилась из-за того, что он там один дома. Он славный ребенок, все глядит, как занимаются балерины, и уже умеет различать па, такой он у меня наблюдательный.

— Знаю, знаю, мне все говорят, что я взялась за старушечье ремесло, что я успею поработать тапершей, когда голова поседеет, но мне больше по душе сидение на одном месте, чем беготня. А потом, я уже столько натерпелась в жизни, и больше мне ничего не надо, только бы спокойно сидеть на табурете за роялем… Вы смотрите на часы? Потерпите немножко! Мадам Баруччи теперь уже должна скоро прийти… Это верно, что вы тут теряете время, а я хоть и ничего не делаю, но деньги получу. Не часто у меня так бывает!