Иоганн Гете - Разговоры немецких беженцев

После недолгого молчания любезный молодой человек ответил ей весьма обдуманно и осторожно.

«Я глубоко признателен вам за высокое доверие, коим вы меня отличили и осчастливили. Всем сердцем спешу убедить вас, что вы не обратились к недостойному. Но позвольте мне сперва ответить вам, как законоведу: в качестве такового я не могу не восхищаться вашим супругом, который сполна почувствовал и понял свою вину перед вами, ибо не подлежит сомнению, что человек, покидающий свою молодую жену ради того, чтобы посетить чужедальние страны, должен рассматриваться как лицо, пренебрегшее другим, драгоценнейшим своим имуществом, тем самым как бы отказавшееся от всяких прав на таковое. Первый встречный в подобном случае вправе завладеть оставленной без присмотра вещью; а посему, как не считать естественным и справедливым, если молодая женщина, очутившаяся в таком положении, подарит кому-то свое сердце, без раздумий отдастся другу, которого сочтет приятным и надежным.

Когда же, как в вашем случае, сам супруг, сознавая совершаемую им несправедливость, в недвусмысленных выражениях разрешил своей жене то, чего не мог ей запретить, то сомнения и вовсе отпадают, тем более что такой поступок не будет несправедлив по отношению к тому, кто добровольно на него согласился.

И если вы теперь, — продолжал молодой человек, проникновенным голосом и с живейшим сочувствием во взоре, взяв за руку свою прекрасную собеседницу, — избрали меня своим слугою, вы тем самым приобщаете меня к блаженству, о котором я не смел и подумать. Будьте уверены, — вскричал он, целуя ей руку, что вы не могли бы сыскать себе слугу более преданного, нежного, верного и молчаливого!»

Какое успокоение почувствовала, услышав это, прекрасная женщина! Она уже не стыдилась откровенно выказать ему свою нежность — пожимала руки и, придвинувшись к нему, положила голову ему на плечо. Но так продолжалось недолго: молодой человек нежно от нее отстранился и заговорил с заметным огорчением:

«Может ли человек оказаться в более странных обстоятельствах? Я вынужден с вами расстаться, учинив над собою величайшее насилие, расстаться в тот миг, когда мог бы предаться самым сладким чувствам. Я не смею в это мгновение насладиться тем счастьем, которое ждет меня в ваших объятьях. Ах! Только бы отсрочка не заставила меня обмануться в коих радужных надеждах!»

Красавица в испуге спросила о причине его странного заявления.

«В то самое время, когда я заканчивал курс в Болонье, — отвечал он, — и, не щадя своих сил, старался как можно лучше подготовиться к предстоящей мне деятельности, на меня напала тяжкая болезнь, грозившая если не вовсе лишить меня жизни, то основательно подорвать мои телесные и духовные силы. Находясь в самом бедственном положении и терпя жесточайшие муки, я дал обет богоматери целый год провести в строгом воздержании от каких бы то ни было удовольствий, если пречистая исцелит меня. Вот уже десять месяцев, как я неукоснительно соблюдаю свой обет, и в сравнении с оказанным мне величайшим благодеянием этот срок не показался мне слишком долгим; было не так уж трудно отрешиться от многих житейских благ, уже вошедших в привычку. Но какими бесконечными покажутся мне оставшиеся два месяца, по истечении которых я смогу насладиться счастьем, превосходящим всякое воображение. Постарайтесь же и вы как-нибудь скоротать это время, не лишая меня той милости, коей вы меня удостоили».

Красавица, не слишком обрадованная словами своего избранника, все же несколько воспряла духом, когда он, немного подумав, продолжал:

«Я едва осмеливаюсь сделать вам одно предложение, указав на средство, способное досрочно разрешить меня от возложенного на себя обязательства. Если б нашелся человек, согласный выдерживать обет столь же строго и твердо, как я, и разделил со мной пополам оставшийся мне срок, то я мог бы тем скорее освободиться, и тогда ничто уже не препятствовало бы осуществлению наших желаний. Не согласились бы вы, дорогая моя подруга, устранить часть препятствий, стоящих у нас на пути, и тем ускорить наше счастье? Только на самого надежного человека могу я переложить часть моего обета; он очень суров, ибо мне дозволено лишь дважды в день вкушать пищу — хлеб и воду, всего несколько часов спать ночью на жестком ложе и, несмотря на множество дел, как можно чаще творить молитву. И ежели мне не удается уклониться от участия в каком-нибудь пиршестве, как случилось сегодня, то и тогда я не вправе нарушить свой долг, а напротив того, должен противостоять соблазну отведать те яства, которыми меня прельщают. Ежели вы можете решиться в течение месяца также придерживаться этих установлений, то на исходе его вы тем радостнее соединитесь с вашим другом, в сознании, что завоевали его сами своим достохвальным подвигом».