Гертруд Лефорт: Венок ангелов

Жаннет прибавила еще несколько нежных напутствий и пожеланий от себя самой и закончила письмо, как это часто бывало, маленькой прелестной шуткой, без всяких прощальных слов, как будто не желая попусту тратить времени, – ведь скоро все равно начинать следующее письмо, или как будто она просто неожиданно вышла на минутку в соседнюю комнату, – как когда-то в прежние времена, когда мы еще были все вместе, – на нетерпеливый зов колокольчика своего мужа, к креслу-коляске которого она все еще была привязана.

Однако и мне самой уже давно пора было прервать чтение и поспешить вниз. Мне уже некогда было углубляться в смысл слов отца Анжело; я только чувствовала, спускаясь по лестнице, что они хотя и облечены в болезненную для меня форму, но все же созвучны с моей упомянутой в письме Жаннет готовностью.

На нижней ступеньке меня поджидал Энцио. Он не слышал моего приближения: ковер на лестнице заглушил звук шагов, и я могла беспрепятственно всмотреться в его облик. Его жесткий, угловатый профиль, слегка освещенный со стороны окна, отчетливо выделялся в мягком сумраке прихожей. Между бровей застыла неприветливая складка; он стоял так твердо и уверенно, что, казалось, никто и ничто в этом мире не может смутить или устрашить его. Нет, в эту минуту я действительно уже не могла себе представить его охваченным тем ужасом метафизической покинутости, как тогда в Колизее, когда мне казалось, что я должна взять в руку свою душу, как маленький огонек, и светить его душе. Мне теперь, напротив, легче было представить себе, что он уже привык к этой метафизической покинутости, что он прекрасно чувствует себя в ней, что он черпает в ней силу и уверенность в своем стремлении рассчитывать только на самого себя. И тут я вдруг поняла, почему у меня появилось ощущение, что Божественное уже не разлучит нас: для Энцио его больше не существовало. Последний след его – тот самый ужас метафизической покинутости – исчез. В этом-то и состояла чудовищная метаморфоза, которую я почувствовала в первый же миг нашей встречи. Она означала полную противоположность того, о чем я просила в своих исполненных веры молитвах: Бог не услышал их – безверие Энцио, должно быть, оказалось сильнее их! И это открытие было для меня еще страшнее оттого, что я прежде на себе, да еще таким необычным образом, испытала огромную власть молитвы: ведь я как христианка была плодом неустанных молитв тетушки Эдельгарт; почему же Энцио не мог стать плодом моих молитв? Я замерла на лестничной площадке, как парализованная. Энцио вдруг показался мне таким далеким и недосягаемым, словно его забросили на другую планету, где человек оказывается лицом к лицу со всеми возможными ужасами, которые, однако, не в силах сломить его. У меня появилось чувство, как будто мне, чтобы преодолеть несколько лестничных ступенек, нужно было прыгнуть через сотни лет, в совершенно иное время, в котором и я сама стану такой же одинокой и буду рассчитывать, как и Энцио, стоящий там внизу, только на себя. И вот все, чего я ожидала от своего собственного хождения в мир, рассыпалось в прах: только теперь, в этот миг, до меня окончательно дошло, насколько сильно оно было связано с моим дорогим другом юности, – его внутреннее преображение было для меня главным, прекраснейшим, нет – просто истинным смыслом этого хождения! Я представляла себе, как он, потрясенный впечатлениями войны, окажется открытым для моей миссии, внутренне готовым преодолеть разделявшую нас пропасть. Теперь я знала: он уже преодолел ее, но это еще больше разъединило нас! Теперь мне казалось, что между нами уже не сотни лет, а целая вечность! Меня охватил удушающий страх перед его неверием; если еще несколько минут назад мне казалось возможным взять свою душу в руку, как маленький огонек, и светить его душе, то теперь я ощутила потребность спасать свою душу от него, моего друга, – такое чувство, как будто теперь мне уже надо было думать совсем не о нем, а лишь о собственной безопасности и Благодати. Еще миг, и я повернулась бы и ушла. Но Энцио уже заметил меня. Он вздрогнул и обратил ко мне лицо – чужая маска спала с него, словно смытая какой-то темной волной. Несколько секунд он молча смотрел на меня, потом сказал (невероятно, но он и в самом деле сказал это!):

– Ты стоишь там наверху, в своем белом платье, как маленькая свечка, а у меня тут внизу уже совсем темно. Спускайся поскорее и посвети мне немного!

Он действительно так и сказал – «посвети»!