Джек Лондон - Слезы А-Кима

В китайском квартале Гонолулу стояли великий шум и смятение, но это не была драка. Находившиеся вблизи места происшествия только пожимали плечами и снисходительно улыбались, словно эта перепалка была делом самым обычным.

— Что там творится? — спросил Чин-Mo, прикованный тяжким плевритом к постели, у своей жены, на минутку остановившейся у раскрытого окна послушать.

— Да это А-Ким, — был ее ответ. — Мать опять колотит его!

Все это происходило в саду, за жилыми комнатами, находившимися позади магазина, с улицы украшенного гордой вывеской:

А-КИМ и Ко

РАЗНЫЕ ТОВАРЫ

Садик был миниатюрен, площадью не больше двадцати квадратных футов, но так искусно разбит, что производил впечатление огромного парка. Это был целый лес из карликовых сосен и дубов, насчитывающих несколько столетий, но в высоту не превышавших двух-трех футов и привезенных на Гавайи с величайшими хлопотами и издержками. Крохотный мостик, не больше шага в длину, аркой возвышался над миниатюрной речонкой со множеством порогов и водопадов, с миниатюрным озером, где плавали золотые рыбки чудесного оранжевого цвета с бесчисленными плавниками, по сравнению с озером и ландшафтом производившие впечатление сущих китов! Со всех сторон на это пространство открывались бесчисленные окошки деревянных домов в несколько этажей. В середине садика, на узенькой песчаной дорожке около озера А-Ким получал свою порку.

А-Ким не был ни юношей, ни ребенком нежного возраста, в котором получают порку. Ему принадлежал магазин «А-Ким и Ко», и он же заработал деньги за длинный ряд лет для оборудования магазина; началось это с ничтожных сбережений законтрактованного чернорабочего (кули), а закончилось значительным текущим счетом в банке и большим кредитом. Полсотни зим и лет прошли над его головой и мимоходом аккуратненько приплюснули его. Он был невысокого роста и казался круглым, как арбузное семечко. И лицо его было кругло, как луна. Шелковый костюм его дышал достоинством, а шапочка черного шелка с красной пуговкой наверху — теперь, увы, свалившаяся наземь — была как раз такая шапочка, какие носят удачливые и почтенные купцы китайского происхождения.

В данную минуту, впрочем, вид у него был какой угодно, только не достойный! Корчась и извиваясь под целым градом ударов бамбуковой палки, он лежал, согнувшись в три погибели.

А мать, так ловко действовавшая палкой после многолетней практики? Ей было семьдесят четыре года, не меньше! Ее тощие ноги были заключены в полосатые панталоны из тугого, лоснящегося полотна. Редкие седые волосы были гладко зачесаны назад с узкого, прямого лба. Бровей у нее не было: они давно вылезли. Глаза ее, крохотные, как булавочные головки, были чернее черного. Телом она была страшно худа. Под кожей иссохшего предплечья сидели не мускулы, а какие-то кусочки тетивы, туго натянутые на худые кости, и кожа была желтая, как пергамент. И на этой руке мумии плясали и подпрыгивали браслеты, звеневшие при каждом движении.

— Ха! — выкрикивала она пронзительным голосом, ритмически отбивая по три удара после каждого своего замечания. — Я запретила тебе разговаривать с Ли-Фаа. Нынче ты останавливался с нею на улице! Целые полчаса вы разговаривали. Это что?..

— Это все проклятый телефон, — бормотал А-Ким, пока она придерживала занесенную палку, прислушиваясь. — Это тебе рассказала Чан-Люси. Я знаю, это она сделала! Она меня выдала! Я прикажу снять телефон! Он от дьявола!

— Он от всех дьяволов! — согласилась Тай-Фу, опять хватаясь за палку. — Но телефон останется. Я люблю разговаривать с Чан-Люси по телефону…

— У нее глаза десяти тысяч кошек! — выпалил А-Ким, дернувшись, и получил новый удар по костям. — Язык десяти тысяч жаб! — выпалил он, снова дернувшись.

— Она нахальная и невоспитанная шлюха! — продолжала Тай-Фу.

— Чан-Люси всегда была такой, — подтвердил А-Ким, как почтительный сын.

— Я говорю о Ли-Фаа! — поправила его мать, подкрепив свои слова палкой. — Ведь ты знаешь, что она только наполовину китаянка. Мать ее была бесстыжая каначка. Она носит юбки, как все эти женщины хаоле (белые), да еще и корсет: я видела своими глазами! А где ее дети? А ведь она похоронила двух мужей…

— Один из них утонул, а другого зашибла лошадь, — добавил А-Ким.

— Один год жизни с ней, о недостойный сын благородного отца, и ты сам рад будешь утопиться или попасть под лошадь!

Подавленное хихиканье и смех, послышавшиеся из-за окон, приветствовали эту фразу.