Мария Эджуорт: Мурад несчастный

Въ продолженіе нашего плаванія не случилось съ нами никакого несчастія; но въ послѣднюю ночь, на канунѣ отбытія корабля въ Каиро, заснулъ я, выкуривъ свою трубку, на одномъ изъ тюковъ съ хлопчатою бумагою. Трубка была единственнымъ моимъ утѣшеніемъ и я не разставался съ нею ни на минуту. Что же? моя злая судьба и это невинное удовольствіе обратила въ мою погибель: вдругъ пробуждаютъ меня крики моихъ товарищей! Вскакиваю! что сдѣлалось? Я не высыпалъ пепла изъ моей трубки! хлопчатая бумага загорѣлась, и чалма на головъ моей уже пылала. Я весь изжегся и на лбу у меня выскочило множество волдырей; а когда затушили огонь, то Капитанъ корабля торжественно, объявилъ, что онъ не согласится ни за какія деньги, держать на своемъ суднѣ такого человѣка, которое причиною всѣхъ несчастій; и добрый мой господинъ, удостовѣренный опытами, что непріязненная звѣзда моя не позволяетъ мнѣ быть исправнымъ слугою, рѣшился со мною разстаться; онъ далъ мнѣ кошелекъ съ пятьюдесятью цехинами и сказалъ: теперь ты свободенъ, Мурадъ; постарайся употребить на пользу свою эти цехины, и участь твоя можетъ быть перемѣнится. Увы! я не имѣлъ никакой надежды на счастіе, однако рѣшился послѣдовать доброму совѣту и сдѣлать выгодное употребленіе изъ моихъ цехиновъ.

Прошла недѣля. Въ одинъ день, прохаживаясь по улицамъ великаго Каира, я встрѣтился съ человѣкомъ, котораго лицо показалось мнѣ знакомо. Всматриваюсь, узнаю того жида, который ссудилъ меня деньгами въ лагерѣ Эллъ-Ариша. Не могу понять, что привело этаго проклятаго еврея въ Каиро; конечно судьба моя шепнула ему на ухо: ты найдешь въ этомъ городѣ Мурада! счастливый путь! Онъ привязался ко мнѣ съ требованіемъ, чтобы я заплатилъ ему долгъ, грозясь объявить меня бѣглымъ солдатомъ, хорошо извѣстно было ему, что я бѣжалъ по неволѣ, будучи брошенъ больной на дорогѣ. Я старался умилостивить своего сердитаго заимодавца — шумѣли? шумѣли — наконецъ условились, чтобы я заплатилъ ему капиталъ, и чтобы онъ отсрочилъ мнѣ платежъ процентовъ, за что я обязывался купитъ у него связку платья, доставшагося ему изъ вторыхъ рукъ, и, которое онъ соглашался уступить за весьма дешевую цѣну по той причинѣ, что ему необходимо нужно было какъ можно скорѣе уѣхать изъ Каиро. Онъ показалъ мнѣ платье, и въ самомъ дѣлъ оно было очень богатое; словомъ сказать, я купилъ этотъ товаръ въ твердой увѣренности, что продамъ его скоро и за хорошія деньги.

Въ самомъ дѣлъ такъ и случилось — я вынесъ платье свое на рынокъ, купцовъ нашлось очень много, и въ нѣсколько дней все мое сокровище было раскуплено, а я остался съ порядочнымъ барышемъ.

Дней черезъ пять, приходитъ ко мнѣ одинъ Дамасскія купецъ, которой купилъ у меня два невольничьихъ платья, и объявляетъ, что тѣ изъ его невольниковъ, для которыхъ были оныя куплены, заразились чумою, и что онъ полагаетъ мои платья причиною этой заразы. Я никакъ не могъ вообразить, чтобы это была правда; пошелъ на базаръ; тамъ встрѣтились со мною многіе изъ моихъ покупщиковъ, которые объявили мнѣ то же, что и купецъ Дамасскій. Я показалъ имъ на свои ноги. Видите ли вы эти прекрасныя туфли? государи мои — сказалъ я имъ — они находились въ одномъ ящикѣ съ моими платьями; захотѣлъ ли бы я ихъ надѣть, когда бы воображалъ, что они заражены чумою? Слова мои нѣсколько ихъ успокоили. На другое утро однако одинъ изъ этихъ господъ приходитъ ко мнѣ въ домъ и говоритъ: что ты надѣлалъ, Мурадъ! всѣ мои невольники, которыхъ одѣлъ я въ купленное у тебя платіе, заражены чумою! Я затрепеталъ. Мы начинаемъ разсматривать тотъ ящикъ, въ которомъ прежде лежало платье. Что же? на крышкѣ находимъ изглаженную надпись: Смирна, а въ Смирнѣ за нѣсколько времени передъ симъ свирѣпствовала страшная зараза. Тутъ догадался я, для чего мой жидъ не хотѣлъ самъ продавать своего товара, и вспомнилъ, что онъ, приподнимая крышку ящика (чтобъ показать мнѣ платья), держалъ подъ носомъ губку, обмоченную въ уксусъ, увѣряя меня, что запахъ мускуса для него ужасно вреденъ.

Сказываютъ, что робость располагаетъ наше тѣло къ принятію чумы. Если это правда, то вѣрно никто на свѣтѣ не могъ быть такъ скоро приготовленъ къ этой болѣзни, какъ я въ ту минуту: мысль, что, я буду причиною распространенія моровой язвы, и что можетъ быть она уже вошла въ мое тѣло, такъ устрашила меня, что я въ ту же минуту занемогъ жестокою горячкою.

Очень долго пролежалъ я безъ всякой памяти. Пришедши въ чувство, увидѣлъ я себя въ бѣдной хижинѣ, на соломѣ — въ углу сидѣла старушка и курила табакъ. Она объявила мнѣ, что Кади велѣлъ меня выбросить за городъ, и что мой домъ былъ срытъ до основанія и сожженъ. „Безъ меня, бѣдный человѣкъ, ты уже давно бы умеръ, но я дала обѣщаніе великому пророку не упускать ни одного случая сдѣлать доброе дѣло. Вотъ твой кошелекъ, которой мнѣ удалось спасти отъ жадной черни, и что еще болѣе, отъ когтей правосудія. Сначала укрѣпись, а послѣ разочтемся.“