Шарлотта Бронте - Секрет (сборник)

Когда удалось добиться хоть какого-то подобия тишины, шериф в короткой речи объяснил, зачем мы тут собрались и какими принципами должны руководствоваться, после чего попросил кандидатов-конституционалистов встать и показаться избирателям. Его высочество герцог Невадский [88] Один из Двенадцати, старейший политик Витрополя. Невадские горы (от Сьерра-Невады в южной части Испании) расположены к северу от Земли Парри. выступил вперед, и все люди, сколько их было, почтительно обнажили головы, кроме злодейского вида публики слева от шерифа. Герцог в недолгой и очень лестной речи представил меня собравшимся. Я взял слово под громкие возгласы одобрения и еще более громкие негодующие выкрики — и то и другое было столь оглушительным, что едва ли кто-нибудь услышал мое выступление. Немало оплеух было роздано и получено, немало голов пробито и ног сломано из-за меня в тот день. Порядок удалось восстановить не скоро и только с помощью солдат. Затем достопочтенный Томас Бересфорд Бобадил, генерал-майор армии Веллингтонии, очень кратко и довольно неуклюже представил штафирку Т.Б. Морли. Молодой человек вышел под такой же дикий гвалт, что и я. Однако его зычный, как труба, голос вскоре привлек общее внимание, а приземистая фигура и круглое лицо приковали все взгляды. При всей своей внешней непрезентабельности он обладал качествами настоящего оратора: громогласностью, четкостью мыслей и красноречием. Фразы лились легко, и каждая завершалась блистательной антитезой. Элрингтон на протяжении всей речи наблюдал за ним с негаснущим интересом, а когда Морли закончил словами: «Итак, джентльмены, пред лицом этой странной дилеммы: правда и косность, с одной стороны, ложь и свобода — с другой, — не будем отчаиваться. У человека есть тело и душа. Первое по прошествии лет дряхлеет и умирает; вторая, пережив утрату спутника, возрождается к вечному бытию. И хотя в наших сегодняшних спорах правда борется с правдой, ложь — с ложью, хотя все так перемешано и запутано, со временем ложь истлеет и рассыплется, а разрозненные части правды сольются в единстве, неподвластном годам и человеческой воле!» Элрингтон присоединил свой мощный голос к шквалу одобрительных возгласов, который прокатился от трибун до самых краев площади, мешаясь с шиканьем, свистом и воплями дерущихся.

Фредерик, виконт Кавершем, в изящной речи представил Квоши Квамину. Неистовый африканец шагнул вперед, поклонился толпе и с горящим взором отступил назад, пояснив изумленным друзьям: «Неужто я стану заискивать перед сыновьями тех, кто убил моего отца? Я желаю им всем смерти!» Виконт Элрингтон вышел на трибуну и снял шляпу, готовясь представить последнего кандидата. Недовольство, прокатившееся по толпе при его появлении, вскоре улеглось, сменившись любопытством и готовностью выслушать. Он начал своим прославленным чарующим голосом и с непревзойденным ораторским мастерством. Он говорил о тирании Двенадцати, об угнетении народа, о бездействии граждан, покорно несущих иго, и о том, что желание сбросить позорное ярмо ширится и растет, упомянул собственные усилия и жертвы в борьбе за свободу, показал, какими средствами можно ее добиться, представил сэра Роберта Пелама как человека, способного многое сделать для ее достижения, отозвался о нем самым лестным образом как о единственном, кто достоин представлять в парламенте этот великий город, и завершил так:

— По смерти Людовика XIV, великого французского монарха, архиепископу Фенелону поручили сказать надгробное слово. Он поднялся на кафедру и оглядел сперва огромный собор: колонны, витражи и высокие своды у себя над головой, затем многолюдную толпу у своих ног. Он видел здание, озаренное тысячами свечей, блистающее парадным великолепием. Первые вельможи главнейших дворов Европы, разодетые в самые пышные наряды, собрались у гроба, накрытого бархатом. И что же было в этом гробу? Тело монарха? Нет, разлагающийся труп, спрятанный от человеческих взоров, добыча тления! И ради того, чтобы его оплакать, сюда стеклось бессчетное множество людей. Фенелон простер к ним руки и вскричал: «Друзья мои! Лишь Бог велик! А теперь, жители Стеклянного города, примените этот случай к собственным обстоятельствам и ответьте мне: неужто, видя гниющие останки того, что зовется монархией, верностью престолу и конституцией, окруженные немыслимой роскошью, почитаемые, как святыня, величайшим народом мира, которому при жизни они несли одни притеснения и обиды, а по смерти оставили только узы и нищету, видя людей, влачащих цепи рабства, когда им предлагают сбросить оковы и восстать к неведомому прежде счастью, — неужто я не вправе воскликнуть: „О жалкие слепцы! О тяжкие следствия тирании!“ Неужто я не вскричу: „Друзья мои! Лишь жизнь велика!“ Или у нас иначе? Нет, так же! Вот (указывая на себя) стоит Фенелон, вот (указывая на кандидатов от правящей партии) смердящий труп монархии! И вот сэр Роберт Пелам, который поведет вас к свободе!»