Грация Деледда - Элиас Портолу

Элиасу было грустно, особенно в те дни, когда он отправлялся домой, где тетушка Аннедда принимала его с застенчивой нежностью; Элиас тщательно избегал взгляда Магдалины, он боялся прикасаться к ребенку, и, если его вынуждали приласкать малыша, делал это с робостью, и каждый раз вздрагивал при виде его. Элиаса терзало желание взять ребенка на руки, целовать его, заставить его улыбаться, посмотреть на его первые зубки, стиснуть его ручки и ножки в своих руках.

«Нет, нет, — повторял Элиас про себя, — мне нужно побороть свои чувства».

Даже присутствие Магдалины, хотя она ни разу ни в чем не упрекнула его и часто смотрела на него со скорбной нежностью, волновало его кровь; Магдалина была привлекательна как никогда, она всю себя отдавала малышу и, казалось, жила только для Берте. И для Элиаса образ Магдалины стал неотделим от образа ребенка.

Элиас чувствовал, что, если бы он не решил посвятить себя Богу (а он уже чувствовал себя связанным с Господом, хотя и не был еще рукоположен в священники), он снова неминуемо оступился бы. Пока что он мог хотя бы следить за своими мыслями, но часто борьба была мучительной и тоска изматывала Элиаса до полусмерти. В такие дни он чувствовал глубокую грусть и отчаяние от жизни и от самого себя, однако никогда не роптал и ни одного мгновения не жалел о принятом решении.

Порой Элиасу не хватало сил; когда он спал или дремал, тяжкие сны одолевали его хуже всякого искушения. Ему снилось прошлое, пастбище, овчарня, домик, Магдалина и — часто — ребенок; ему все виделось, что он еще пастух и еще не связан обетами; однако какое-то тяжкое бремя, какое-то неуловимое, но весьма болезненное воспоминание превращали эти сны в кошмар. Однако не эти сны заставляли его тосковать, а то, что он видел, когда глаза его были открыты, — сладостные и вместе с тем гибельные видения, одолевавшие его, подобно осаждающей армии. «Нет! Нет! Нет!» — повторял Элиас про себя и гнал пустые вожделения и роковые образы; он начинал молиться и садился за книги; но почти всегда, после того как он прогонял безрадостные сны, они всякий раз возвращались к нему.

Однажды он читал послание Святого Апостола Павла к римлянам. Была ясная и лунная апрельская ночь. Через открытое окно струился нежный ночной воздух, на кристально чистом небе светила яркая звезда. Элиасу было грустнее, чем обычно; мир человеческого бытия искушал его и говорил с ним, одолевая его чистым дыханием этой апрельской ночи; туманные воспоминания возвращались к нему, и казалось, что в его крови с весенним возрождением возникает что-то новое и неспокойное.

«Нет, нет, нет, — повторил про себя Элиас, тряся головой, словно чтобы прогнать от себя назойливые мысли. — Нужно забыть обо всем; нужно учиться и идти вперед, Элиас Портолу». Он стиснул голову руками и погрузился в чтение; вокруг царило безмолвие, и только издалека, словно из далекой деревни, доносилась печальная нуорийская песня. Элиас читал, перечитывал, обдумывал и повторял на память стихи.

«…Любовь да будет непритворна; отвращайтесь зла, прилепляйтесь к добру».

«…В усердии не ослабевайте; духом пламенейте; Господу служите».

«…Утешайтесь надеждою; в скорби будьте терпеливы, в молитве постоянны».

«…Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте».

«…Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром пред всеми человеками».

«…Мне отмщение, Аз воздам, говорит Господь».

«…Не будь побежден злом, но побеждай зло добром».

Как звонко и живо звучал голос апостола! Он звучал, как раскаты грома, как чистое журчание воды в фонтане в ночной тиши; но голос этот доходил из слишком дальней дали, со слишком большой высоты, словно отдаленный рокот грома, словно тихий плеск воды в фонтане, слышимый сквозь сон. Элиас слушал и чувствовал, как будто какой-то благоухающий покров облекает и освежает его. Однако этот покров был туманной кисеей, и дыхания той апрельской ночи хватало, чтобы разорвать его.

Тем временем звучавшая вдалеке сардинская песня немного приблизилась; среди печального хора ясно звучал мелодичный тенор, в котором дрожала вся чувственность и сладостность той лунной ночи. Элиас поднял голову, охваченный внезапным очарованием. Где же он мог слышать этот голос? Почти физическое воспоминание заставило Элиаса вздрогнуть. Он вспомнил, что была другая такая же ночь, когда он слушал эту же песню и был так же грустен. Где? Когда? Как? Элиас поднялся и прислонился к окну, встав под чистыми лучами висевшей в зените луны. Свежий ветерок доносил дальние ароматы; Элиас затрепетал и вспомнил ту ночь, когда он плакал у ног Святого Франциска от обуревавших его страстей.