Грация Деледда - Элиас Портолу

Он слышал, как Магдалина весело болтает — Элиас никогда не слышал ее такой, голос ее был другой; Магдалина рассказывала во всех подробностях тетушке Аннедде о маскараде и смеялась, и, должно быть, глаза ее светились, по лицу разлился румянец, а душа была пьяна. Потом обе женщины отправились спать, и вокруг воцарилась тишина. В очаге еще горел огонь; какое-то пугающее спокойствие ощущалось в воздухе, в безмятежном дворике, в туманной ночи.

Элиас встал, спину ломило, сердце сильно билось, кровь волнами проходила вдоль спины, по затылку, ударяя в голову, затемняя рассудок. В таком состоянии, не способный сознательно рассуждать, Элиас неслышно поднялся по лестнице и тихо-тихо постучал в дверь комнаты Магдалины. Должно быть, она не спала, потому что сразу же отозвалась:

— Кто там?

— Открой, — негромко сказал Элиас, — это я хочу тебе кое-что сказать.

— Погоди, — спокойно ответила Магдалина.

И чуть позже открыла.

— Чего тебе? Тебе плохо, Элиас, что с тобой? — произнося эти слова, она взглянула на него и побледнела. Может быть, когда она открывала дверь, у нее не было ничего на уме, но теперь, видя его белое, как простыня, лицо, горевшие сумасшедшим огнем глаза, она все поняла и смутилась.

Элиас вошел и закрыл за собой дверь, и Магдалина, хотя могла бы закричать и спастись, промолчала и не двинулась с места.

Пьетро вернулся очень поздно, пьяный в дым. Элиас открыл ему ворота и пошел спать, однако еще до наступления дня он уже снова был во дворе и с первыми лучами солнца отправился в овчарню.

Это был грустный рассвет, пепельный, но не холодный: небо было покрыто только одним мрачным облаком, недвижно нависавшим, подобно своду из серого камня, над мертвыми пейзажами. Элиас ехал один, растворившись в лом молчании смерти. Не доносилось ни звука, не дрожал ни один лист, даже зеленоватая вода в ручейках по краям тропинок текла холодная и тихая. Лицо Элиаса было цвета этого иссиня-бледного неба, и его глаза, обведенные темными кругами, были зелены, холодны и грустны, как вода в ручьях.

Ему казалось, что он только что очнулся от некоего божественного и вместе с тем страшного сна; и жутковатое ощущение счастья сдавливало его сердце. Однако счастье (если то, что испытывал Элиас, можно было назвать счастьем) было неотделимо от какого-то чувства тревоги, и когда боль от свершенного преступления брала верх, а такое случалось все чаще, ничто не могло смягчить ее.

Наступил Великий пост; лучшая часть души Элиаса, устремленная к вере, неожиданно снова пробудилась с этим грустным и грозным рассветом, теряясь и ужасаясь перед реальностью свершившегося.

«Неправда, это был сон, — думал Элиас, сжимая узду окоченевшими от ужаса пальцами. — Сон. Разве мне не снились сны на берегу Изалле и в долине, и столько раз? Ну нет, нет, нет! Что ты себя-то обманываешь, Элиас Портолу? Жалкий ты безумец, ты самый низкий, самый подлый из всех людей».

Но, пока он так себя укорял, его охватывали воспоминания, и по всему его телу проходила приятная дрожь, и лицо прояснялось; затем ему становилось еще беспокойнее, чем раньше, волна стыда и угрызений совести захлестывала его с головой; и снова ужас и порывы бичевать себя, бить по щекам, кусать кулаки одолевали его, подобно стае бешеных псов.

Тогда он снова начинал укорять себя.

«Ты подл, ты жалок, ты безумен, Элиас Портолу, каторжник, чего могли ждать от тебя твоя мать, твой отец, твои братья? Ты обесчестил свой собственный дом, предал своего брата, свою мать, себя самого. Каин, Иуда, подлец, ничтожество, негодяй. И что ты теперь будешь делать? Что тебе еще остается кроме как покончить с собой?»

И он предавался воспоминаниям и чувствовал, что теперь любит Магдалину до самой смерти и что при первом же случае снова впадет в грех, и при этой мысли волосы на его голове шевелились от ужаса. Так он доехал до овчарни. Выезжая с пастбища, он медленно поднял глаза и, словно во сне, посмотрел на пейзаж, расстилавшийся перед ним: молчание и зелень, грустная зелень зимы; скалы, кромка леса, тяжелая и неподвижная на фоне серого неба, — все казалось ему изменившимся и враждебным.

«Что я сделал? Что я сделал? Как я буду смотреть в глаза моему отцу?»

Однако Элиас выдержал взгляд отца, и не только взгляд. Ему пришлось также выслушать его слова, которые жестоко ранили его.

Ты развлекся, ягненок мой? Да ладно, я уж по лицу вижу: у тебя лицо как воск; должно быть, ты был на маскараде, танцевал, не спал всю ночь и хорошо провел время; мне говорят об этом твои глаза, сынок. А твой отец тем временем работал, следил, чтобы не стащили чего, пока ты развлекался. Ну, ступай, и не думай, что мне завидно; нынче твое время, мое время прошло, к тому же сейчас пост. А тетушка Аннедда чем занята? А, она передала мне пшеничные лепешки и блинчики — не забывает старого пастуха. А Магдалина, дитя, что делает? Развлекается? Ну, пусть развлекается, голубка; она святая, как тетушка Аннедда; да Магдалина и похожа на нее больше, чем дети самой Аннедды.