Василий Шульгин - Три столицы

Из «Трех столиц»: «Это сделано русскими руками, и потому хотя мы и щеголяем сейчас в еврейской ермолке, но под ней, слава Тебе Господи, с каждым днем нам Бог мозгов прибавляет…»

Вот он, Якушев, сохраняет превосходные отношения с Троцким: «Он хочет познакомиться с вами. С еврейством надо как-то поладить, среди них есть люди.»

Шульгин ответил:

— Если вы считаете это полезным, я готов.

«Но Якушев, как бы спохватившись, дал отбой:

— Нет! Это слишком опасно!»

Так Шульгин вспоминал уже в 1966 году. Он считал, что опасно было и для Троцкого, этого негодяя, которому будто бы «где-то в Бразилии родственник разможжил голову пресс-папье», а разгар их борьбы со Сталиным был во время шульгинского посещения России.

И в то же время Шульгин боялся еврейских погромов, с чем Якушев охотно соглашался. Евреи совершают грубейшую ошибку, не поддерживая русских преемников советской власти. В эмиграции говорят о «еврейском фашизме» в России. Так оно и есть, но борьбу против него надо вести не погромами, а духовную, экономическую, политическую, ибо частичные избиения укрепляют психическую мощь мирового еврейства и ослабляют психику русской стихии…

Якушев боялся коренной ломки после падения большевиков. Если исключить их злоупотребления властью, истребление «буржуев», не так-то плохи самоуправление и децентрализация. Он с отвращением говорил о демократии, которую разводило Временное правительство, и склонялся к «силе, мощной духовно и достаточно численной количеством, силе приблизительно в типе выступившего сейчас на мировую арену фашизма» (разрядка В. Ш.).

Якушев, да и Шульгин тогда считали столыпинскую «ставку на сильных» с одновременной христианской милостью к слабым предвозвестьем фашизма.

Много позже Шульгин напишет:

«Но хитлеровцев (В. В. всегда писал Гитлера через X. — Д. Ж ) только по невежеству называют фашистами. Они никогда не были фашистами и никогда себя сами так не называли. Они были «наци», т. е. национал-социалистами. Между этими двумя (неразб.) великая разница, что, конечно, когда-нибудь поймут».

Якушев склонялся к просвещенной монархии, называл имя великого князя Николая Николаевича и резко отрицательно относился к иностранному вмешательству в русские дела:

— Вы видели Россию, Василий Витальевич. Плохо, конечно, но скажите: находимся ли мы в таком положении, чтобы продаваться иностранцам за всякую цену?

Не менее резко Якушев высказался и в украинском вопросе, в отношении «самостийников». В общем, взгляды его с шульгинскими вполне совпадали.

И наконец заговорили о главной цели приезда В. В. в Россию. Он попросил помочь ему добраться до Винницы, где, по его сведениям (он не сказал, откуда их получил, чтобы избежать косого взгляда трезвомыслящего Якушева), находится в больнице для душевнобольных его сын. Якушев ответил, что пока это невозможно, и предложил послать туда своего человека.

— А если он вас узнает? — спросил Якушев.

— Так что же?

— А то, что он вас же и выдаст. Вас схватят, а «Трест» взлетит на воздух. Так не годится. Мы пошлем своего человека.

И послали.

Шульгин написал записку с намеками, понятными только для Вениамина:

«Дорогой Ляля! Я тебя ищу. Доверься предъявителю этого письма. Лиз жива, Димка тоже. Чтобы тебя узнать наверное, расскажи что-нибудь предъявителю письма из Овальнокотских сказок. Храни тебя Господь.

Бибом, как мы помним, в семье называли В. В., а Лиз — это, скорее всего, Екатерина Григорьевна.

Пока ищут Лялю, Шульгину предложено пожить на даче под Москвой. «Антон Антонович» Дорожинский присоединился в уличной толпе к Шульгину и «Петру Яковлевичу» и сказал:

— Вы можете во всем довериться Василию Степановичу. И он вас устроит. Комната найдена. Бросьте гостиницу.

Тут же его познакомили с Василием Степановичем, который оказался Радкевичем, мужем Марии Владиславовны Шульц. Молодой, не старше тридцати, тот был красив в своем романовском полушубке и треухе. Он сказал, что и сам живет за городом, а Шульгина поселят неподалеку, у одной старушки.

Шульгин купил постельное белье, плед в ГУМе, ныне ЦУМе, а до революции в «Мюре и Мерилизе», отметив, что цены там дешевле, чем у нэпманов. Толпа расхватывала все. Он понял выражение «товарный голод». Но откуда деньги берутся? Он подумал, что, видимо, казна приплачивает государственным предприятиям, работающим в убыток, хотя крупные фабрики, по идее, должны производить более дешевый продукт. Подумал он и о монополии государственных трестов. А дешевизна искусственная. Берут меньше налогов с государственной торговли. Надо подкармливать рабочих за счет ограбления деревенской России. Это беда, когда государство вмешивается в рынок — товары с него исчезают. «Требовать от чиновников всезнания нелепо, а поручать ничего не понимающим людям тончайший аппарат цен еще глупее». Ленин призывает коммунистов учиться торговать, «поумнел… прикрикнул на свою шпану», и Шульгин надеется, что «два великана» — государственный и частный, — конкурируя, облегчат жизнь населения. Однако он уже видит и другое.