Эрвин Штриттматтер - Чудодей

Мельпо стояла на скале. Казалось, она выступает из камня, точно ожившая статуя. Она без всяких ужимок села к нему в лодку, склонила набок свою детскую головку, прислушалась, потом взялась за его руку так, словно хотела помочь ему грести. Он был благодарен ей. Надо же, что со мной происходит! Как хорошо, что я жив!

Зажглись звезды — на небе и на море. Весла разрывали пополам частичку неба, отражающуюся в море, но небо было огромно и море огромно. Они плыли почти вплотную к берегу. Это был тот самый песчаный берег, где рота Станислауса высадилась на остров: над ними было то скальное убежище, откуда их тогда обстреляли итальянцы. А они ответили пушками…

Мельпо подняла руку. На берегу рос цветок. Цветок в песке, чудо какое-то. Мельпо захотелось по мелководью добраться до цветка. Станислаус удержал ее, сам спрыгнул с лодки и побрел по воде к берегу. Цветок был твердый. Он ощупал пальцами лепестки. Они были бумажные. Он ощутил разочарование. Ему захотелось принести Мельпо что-то совсем другое, может быть, красивый улиточный домик. Он нашел мерцающую перламутром ракушку. Когда же он повернулся к лодке, то увидел, что ее относит в море.

— Мельпо!

Мельпо помахала ему рукой. Подняв руку, чтобы помахать ей в ответ, он заметил, что в лодке еще кто-то сидит. Мужчина.

— Gratia! — донеслось с лодки.

Станислаус опустил руку. В лодке сидел итальянский капитано. И он уплывал вместе с Мельпо.

Станислаус не поднял тревогу. Он, как был одетый, вошел в воду поглубже. Ступил в отражение звездного неба, окунулся, швырнул в море свою пилотку, снова окунулся и лишь тогда успокоился. В этом спокойствии он побрел к берегу. Горечь разливалась в нем, колючая горечь, точь-в-точь листья алоэ.

Он добрался до часового в гавани и сказал:

— Лодка опрокинулась.

— Если б ты хоть знал, где она, лодка, — испугался часовой.

— Я знаю.

— Выходит, завтра опять эту вонючую баранину жевать?

Станислаус ничего не ответил. И пошел к себе на квартиру. Перед низким белым домом он вспомнил, что вечером он перебрался отсюда на кухню. Он повернул назад. Его трясло. Трясло от страха за Мельпо и капитано. Больше он ни на что не годился.

В помещении кухни его дожидался фельдфебель Цаудерер. Он сидел возле кровати Хартшлага. Хартшлаг, несмотря на ранение, не пошел в лазарет. Надо было кое-что обговорить в связи с передачей кухни Станислаусу. Ожидая его, он заснул.

Фельдфебель вскочил:

— Когда вы заявляетесь, в конце-то концов?

— Опрокинулась лодка! — Станислауса знобило. Он хлебнул из бутылки, стоявшей на ящике рядом со спящим Хартшлагом. Вино было густое и сладкое. Он хлебнул еще. Горечь не проходила. Фельдфебель Цаудерер подвинул к нему какой-то список.

— Подпишите это, мы все проверили, понимаешь. Запасы скудные, но все сходится.

Станислаус подписал. Над морем гудел самолет. Цаудерер испуганно погасил свет. Подошел к окну. Станислаус пил сладкое вино. Горечь оставалась. Она сочилась из сердца.

— Опять самолет, — сказал фельдфебель, стоя у окна.

Станислаус не ответил. Он чувствовал, что вино начинает действовать, но горечь не проходила. Гуденье за окном стало тише.

— Улетает, — заметил Цаудерер и перевел дух. — Мы что, скоро тут совсем отощаем?

Станислаус ничего не ответил. Он зажег свет. Цаудерер собрался уходить, но в дверях что-то еще вспомнил.

— Транспорта с обеспечением нет как нет, понимаешь. — Он поскреб пальцем пуговицу на кителе. — Так что кухня понадобится только в будущем.

Горечь достигла языка Станислауса.

— У нас нет будущего.

Фельдфебель решил остаться. Будущее его интересовало.

— Это как?

— У убийц нет будущего.

— Ну знаете! — Фельдфебель опять стоял у окна. — Я не убийца, понимаешь!

— Никто не станет спрашивать, что вы тут делали персонально. Вы здесь. Этого довольно. И попали вы сюда не без убийств.

Фельдфебель распахнул окно. С моря повеяло ветерком.

— Думайте, что говорите!

— Как минимум одного человека вы прикончили!

Цаудерер опустил глаза. Казалось, он пересчитывает половицы.

— Допустим, вы знаетесь с тайными силами, понимаешь. У вас есть дар… но я никого не убивал.

— Вы убили человека по фамилии Цаудерер, иначе вы бы здесь не были.

Фельдфебель вспылил:

— А вы?

— А я убил Бюднера!

Цаудерер рухнул на ящик Вилли Хартшлага. Карельская клееная фанера заскрипела. Воробьиный голос Цаудерера дрожал.

— Я прошу вас, ведь мы солдаты, Бюднер.

— Убийцы! — воскликнул Станислаус. — Нам не на что надеяться.