Эрвин Штриттматтер - Чудодей

Вейсблатт продолжал петь все пронзительнее, голос его охрип. Теперь он требовал капитана медицинской службы, наконец мягкосердечный часовой не выдержал и привел доктора Шерфа. Врач вошел в бункер один, велел запереть за собой дверь и зажег карманный фонарь:

— Ну?

Вейсблатт упал на колени:

— Погасите ваш свет, жених пришел!

— Что?

Да, вот теперь все хорошо. Вейсблатт потребовал, чтобы его выпустили из бункера. Он хочет полететь в штаб полка и там распорядиться, чтобы начали все необходимые приготовления к свадьбе.

— О чем вы, господин Вейсблатт?

Разумеется, капитан говорил весьма любезно. Вейсблатт, нимало не смущаясь, постарался объяснить доходчивее. Ему как-то случилось наблюдать господина доктора с его невестой, при свидетелях, во время охоты на тетеревов, и он сразу понял, что это большая любовь, и вот теперь ему надо лететь в штаб полка… Капитан оказался умнее лейтенанта Цертлинга. Он не без благосклонности осмотрел своего пациента Вейсблатта, что-то тихонько прошептал сквозь зубы и даже слегка поклонился — словом, был безукоризненно вежлив. Он сердечно просил Вейсблатта вместе с ним пойти в санчасть, немного отдохнуть, быть может, даже слетать ненадолго в отпуск в Германию, чтобы предстать в штабе полка свежим и убедительным. Он отослал часового и самолично сопроводил Вейсблатта в лазарет.

На следующий день началась война между пивоваром и предпринимателем Беетцем и бывшим врачом больничной кассы Шерфом. Война из-за Вейсблатта. Беетц приказал немедленно возвратить Вейсблатта в карцер.

— Тоже мне маркировщик нашелся, так я и дал себя съесть!

Капитан медицинской службы Шерф объяснял болезнь Вейсблатта тяжелым приступом так называемого «лагерного бешенства», связанного с навязчивыми идеями. Пивовар пригрозил, что он пошлет рапорт в штаб батальона: о действиях, направленных на разложение вооруженных сил! Врач уведомил штаб полка о запланированном самовольном походе пивовара Беетца против русских.

За кулисами этой войны между врачом и командиром роты стоял Станислаус, чудодей. Он спас Вейсблатта при помощи одного из своих простейших чудес. С той поры как он разочаровал Роллинга, он был о себе дурного мнения: но тут он помог предотвратить злодеяние, спас поэта и еще не рожденную книгу. Он даже немного загордился собой, получив из лазарета весточку от Вейсблатта: «Сим объявляю тебя своим другом и спасителем».

Пивоварский поход командира роты Беетца был запрещен штабом полка. Беетца призвали к порядку. Войне нет дела до бесполезной пивоварской злобы. Солдатам стрелково-кавалерийского полка не суждено было попасть на карельский фронт. Так для чего же они торчат в этих лесах?

Всех облетела новость: планируется операция «Серебристая лиса». Это значит, что они пойдут на Швецию. Но на Швецию они все не шли и не шли. Может, шведский виноград оказался зелен для немецких лис? Они занимались строевой подготовкой, ждали, вновь занимались строевой подготовкой, а их «боевой дух» иссякал.

Отпускники, возвращавшиеся из Германии, шепотом сообщали верным товарищам, что военное счастье улыбается русским. Наспех сказанные слова подтверждали то, что казалось лишь слухами: «Невероятно суровая зима… Обморожения третьей степени… снег по грудь… Сталинград… попали в котел… генерал Паулюс… капитуляция… целая армия… отступаем, отступаем!»

«Лагерное бешенство» постигло не только Вейсблатта, и ротмистр Беетц уже готов был признать себя побежденным в битве с капитаном медицинской службы в карельских лесах.

С приближением весны они опять снялись с места. Полк перебрасывали куда-то. Значит, война вспомнила о своих зачервивевших резервах?

Ночи были еще холодными. Солдаты лежали в просторном трюме корабля и согревались слухами:

— Везут в Германию…

— …теперь мы будем полком охраны в Берлине…

— …перебрасывают на юг Восточного фронта…

— …один Бог ведает…

— …может, Париж без нас соскучился…

Все еще было возможно, всякая надежда была правомерна.

В трюме мрак мешался со светом маленькой, забранной в решетку лампочки. Настроение было препоганое. Солдаты лежали на соломе, завернувшись в свои одеяла. Море было точно глубоко вспаханное поле, и их то возносило вверх ногами вперед, то швыряло вниз. Все то и дело бегали по железной лестнице на палубу и обратно. Они чуть не на четвереньках карабкались по лестнице, не замечая друг друга. Состояние их желудков было, так сказать, написано на их лицах.