Эрвин Штриттматтер - Чудодей

— Чего изволишь, сын Бюднера, мой повелитель?

— Я хочу воздушную карету, хочу уехать отсюда и увидеть море в Бразилии.

— Будь по-твоему! — Мотылек встрепенулся и улетел.

И дома у Станислауса были свои особые игры. Он сделал чучело из соломы и напялил на него выношенный солдатский китель отца. На соломенную голову чучела нахлобучил старую женскую шляпу. Соломенный человек получил также курительную трубку. И теперь он стоял руки в брюки в саду Бюднеров. Какое-то время птицы не залетали в сад. Они пугались соломенного человека, но он все стоял и стоял, словно вырос на грядке, и садовые лакомки осмелели. Вскоре они уже садились на трубку чучела. Станислаус набил ее червячками и зерном. Птицам очень удобно было клевать из трубки.

А вскоре и сам Станислаус стоял в саду. Он надел на себя солдатский китель отца, его веснушчатое лицо под полями женской шляпы было не видно, и во рту он держал трубку чучела. И надо же, птицы опять прилетели и клевали из трубки. И не только это, они садились на раскинутые руки Станислауса. Еще неделя-другая — и Станислаусу уже не нужны были ни солдатский китель, ни бабья шляпа. Он выходил в сад, свистел по-скворечьи, и птицы слетались к нему. И он кормил их из рук.

В воскресенье под вечер деревенские жители от скуки собрались у Бюднеровой ограды и пялились на эти птичьи чудеса.

— Пусть меня вороны заклюют, если в мальчишке не заложены божественные силы, сосед Бюднер!

Божественные силы? Станислаус не беседовал с Господом Богом, не вымаливал у него никаких сил. Станислаус был Станислаусом и делал то, что было ему в радость. Ему так же трудно было понять Бога, как и действия с дробями. Бог жил в толстой черной книге с крестом на обложке. Учитель Гербер и вечно охающий пастор называли эту книгу Библией. Ему казалось, что когда-то, в незапамятные времена, Бога заперли в этой толстой книге. И теперь он сидел там в засаде. Подкарауливал школьников и нападал на них со своими темными притчами. Учитель Гербер стоял с палкой сзади и говорил: «Учитесь, будьте благонравны!» И дети заучивали невнятное Божье бормотание, ничего не понимая: «По милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось…»

Станислаус пошел в лес. Он приглядел там одну лисью нору. Ему очень нужно было приручить лисенка. Чтобы лисенок бегал на поводке, как собака, ну а если это невозможно, то пусть ловит для Станислауса зайцев и кроликов, как положено лисам.

Станислаус сидел возле норы. Вдруг заволновались сойки. Мальчик уже научился сидеть так недвижно, что даже такие приметливые птицы, как сойки, принимали его за пень. Муравьи ползали вверх и вниз по его голым икрам. А лисята и хотели, и боялись вылезти из норы. Зато в кустах появилось нечто другое. Оно бормотало что-то, кряхтело и шептало. Сперва из кустов показался двойной ствол ружья. Станислаус шлепнулся на пузо в жесткую лесную траву. На поляне стоял человек в светло-зеленой охотничьей куртке. Узорные роговые пуговицы, тетеревиные перья на шляпе, маленькая английская бородка, на правой щеке крестообразный шрам — след студенческих баталий, два длинных зуба, прикусивших нижнюю губу, — граф Арним. Остановившись перед лисьей норой, граф начал ворковать как вяхирь. Тут что-то зашуршало и затрещало в кустах, и оттуда появилась воспитательница графских детей. Алые как мак губы, развевающееся платье с глубоким вырезом. Подол она придерживала белыми пальчиками правой руки.

— Простите великодушно, что вам пришлось проделать этот путь, но сейчас вы станете свидетельницей чуда.

Граф утаптывал траву возле лисьей норы своими горчично-желтыми сапогами.

— Где? — шепнула гувернантка.

— Здесь! — прогнусавил граф. Он осторожно обнял ее за плечи.

Девица задрожала, как кобыла, отгоняющая слепней. Видимо, это подобие женщины мерзло в тени кустов. Граф указал ей на лисью нору. На его указательном пальце сверкало кольцо. Девица все не могла разглядеть нору. Очки свои она оставила в замке. Граф тактично пропустил ее слова мимо ушей.

Станислаус не все мог понять из того, о чем высокий господин шушукался с бледной девицей. Слишком громко билось его сердце. Ведь граф мог обнаружить его и пристрелить как браконьера. Он и был браконьером, ведь он выслеживал лисенка.

Граф убеждал девицу, что совершенно необходимо улечься на землю, чтобы не спугнуть лисят.

— Вы даже носа лисьего не увидите, если будете стоять тут как ароматное, цветущее дерево.

Девица боялась муравьев.