Халлдор Лакснесс - Самостоятельные люди. Исландский колокол

— Это была самая любимая книга моего покойного отца, — сказала она.

Он нежно и медленно развертывал платок, она с любопытством ожидала вновь увидеть в его глазах тот блеск, который ранее зажигала в них каждая древняя книга. Вдруг он перестал развертывать платок, взглянул на нее, улыбнулся и сказал:

— Я потерял мою самую любимую книгу.

— Какую?

— Ту, которую мы нашли с тобой вместе в доме Йоуна Хреггвидссона.

И он спокойно и просто рассказал ей, как пропала «Скальда».

— Это большая потеря, — сказала она.

— Тяжелее всего потерять любовь, которую ты питал к драгоценным книгам.

— Я думала, что пропавшую драгоценность любишь больше всего, тоскуешь по ней, — сказала она.

— Не чувствуешь, когда исчезает тоска, — сказал он. — Это похоже на то, как излечивается рана, или на смерть. Не чувствуешь той минуты, когда рана перестает болеть, не чувствуешь, что умираешь. Вдруг ты выздоровел; вдруг — умер.

Она смотрела на него как бы издали и наконец сказала:

— Ты похож на мертвеца, который является своему другу во сне: это он, и все-таки не он.

Он улыбнулся. Наступило молчание, и он снова стал развертывать платок.

— Я узнаю ее, — сказал он, развернув платок. — За этот несчастный свод законов я предлагал твоему отцу поместье Хольт у Энунзарфьорда, он ведь считается одним из самых замечательных древних памятников германских народов, он даже более замечателен, чем древний lex salica [214] Салический закон (лат.) . Салический закон , или салическая правда — свод законов германского племени салических франков, одна из древнейших варварских правд. Ее основным содержанием является установление штрафов за различные преступления и проступки. (Прим. Л. Г.). франков. Да, это было в те времена, когда мои слова считались важнее жужжанья мухи в налоговой палате. Я хотел даже предложить ему Видэй, если бы он счел Хольт недостаточной платой за книгу. Но хотя он редко отказывался от земельной собственности, которую можно было получить на выгодных условиях, он знал так же хорошо, как и я, что все крупнейшие поместья в Исландии гораздо менее ценны, чем древние исландские рукописи, и поэтому так и не уступил мне ее. Позднее я написал ему и предлагал уплатить здесь, в Компании, любую сумму, которую он укажет, в золоте или серебре, за эти старые лоскутья. Следующей весной он прислал мне подарок — копию книги, сделанную так, как их обычно делают в Исландии: если писец сам читает правильно, то он непременно стремится исправить своего предшественника. У меня было много лучших копий этой книги.

— Ты по-прежнему считаешь, что нет иной Исландии, кроме той, которая живет в старых книгах? — спросила она. — А мы, обитающие там, лишь боль в твоей груди, от которой ты любым способом хочешь отделаться, а может быть, мы для тебя и вовсе ничего не значим?

— Душа северных народов, — ответил он, — скрыта в исландских книгах, а не в тех людях, которые сейчас живут в северных странах или в самой Исландии. Но прорицательница предсказала, что золотые тавлеи начала времен [215] Золотые тавлеи начала времен — золотые шашки, в которые боги играли в начале мира («Старшая Эдда», песнь «Прорицание вёльвы») и которые по предсказанию вёльвы, когда мир возродится, должны снова найтись на лугу в высокой траве. (Прим. Л. Г.). будут найдены в траве, когда наступит конец мира.

— Я слышала, что нас хотят переселить на ютландские пустоши, — сказала она.

— Если ты хочешь, я помешаю этому, — ответил он и улыбнулся.

— Если я хочу, — повторила она. — Что может сделать бедная женщина? В последний раз, когда я тебя видела, я была нищенкой в Тингведлире на Эхсарау.

— Я был слугой беззащитных, — сказал он, — Я видел, как ты сидела у дороги…

— …в лохмотьях тех, кого ты оправдал, — добавила она.

Он сидел мрачно, с почти отсутствующим взглядом. Казалось, он шепчет про себя слова древней песни.

— Где то пламя, которое я хотел раздуть? Оно стало еще слабее, чем когда бы то ни было. А беззащитные, которых я хотел защитить? Даже их вздохов не слышно более.

— У тебя есть Йоун Хреггвидссон, — сказала она.

— Да. У меня есть Йоун Хреггвидссон. Но это все. И, может быть, его отнимут у меня и повесят еще до окончания зимы.

— Нет, — сказала она и придвинулась ближе к нему. — Мы должны говорить не о Йоуне Хреггвидссоне. Прости, что я упомянула это имя. Я пойду разбужу хозяина, чтобы он принес нам кувшин вина.

— Нет, — сказал он. — Не надо хозяйского вина. Не надо ничего ни от кого. Пока мы сидим так, у нас есть все.