отчасти трагичной, то Хайдеггер всегда был только смешон как обыватель, страдающий жуткой манией величия. Типичный житель альпийских предгорий, Хайдеггер оказался слабоват по части умственной работы, но в общегерманскую философскую похлебку, в которой чего только не намешано, сгодился и такой ингредиент. Несколько десятилетий кряду немецкие философы и филологи испытывали духовный голод, с этой-то голодухи они Хайдеггером и объелись. Лицо у Хайдеггера самое заурядное, сказал Регер, оно не излучает интеллекта; Хайдеггер вообще обделен высокой духовностью, фантазией, восприимчивостью; перед нами эдакий истинный германец, пережевывающий философскую жвачку, эдакая вечно стельная, священная корова, которая пасется на лугах немецкой философии, десятилетиями унаваживая весь Шварцвальд своими лепехами, сказал Регер. По его словам, Хайдеггера можно назвать брачным аферистом от философии, которому удалось соблазнить целые поколения немецких гуманитариев. Хайдеггер — прескверный эпизод в истории немецкой философии, сказал вчера Регер, в чем были и
остаются повинны все немецкие интеллектуалы. Хайдеггер до конца не развенчан по сей день, хайдеггеровская корова хотя и подотощала, но по-прежнему дает молоко. У меня сохранилась фотография, которая выглядит сегодня разоблачительным документом: Хайдеггер в своих поношенных бриджах снят на фоне псевдокрестьянского рубленого дома в Тодтнауберге, на голове у этого философствующего обывателя красуется шварцвальдский колпак, прикрывающий собой хайдеггеровское немецкое скудоумие, сказал Регер. Чем старше становишься, тем больше идиотских мод остается у тебя позади, мод эстетических, философских, бытовых, которым ты и сам отдал дань в свое время. Хайдеггер — наглядный пример того, что философская мода, охватившая некогда всю Германию, не оставила после себя ничего, кроме курьезных фотографий и еще более курьезных текстов. Хайдеггер был рыночным крикуном, он громко расхваливал свой товар, но на поверку этот товар оказывался краденым; у Хайдеггера все было из вторых рук, он олицетворял собою вторичность, заимствованность, неспособность мыслить. Метод Хайдеггера заключался в том, что он брал великие мысли у других и бессовестно присваивал их, разменивая на мелкие мыслишки, вот и все. Хайдеггер измельчал великие мысли, чтобы
приспособить их для немцев, для немецкого вкуса. Хайдегер — обыватель от немецкой философии, он напялил на нее пошлый ночной колпак, свою черную шапчонку, с которой сам никогда не расставался. Хайдеггер — типичный немецкий философствующий обыватель в шлепанцах и ночном колпаке. Не знаю, почему, но когда я вспоминаю о Штифтере, сказал вчера Регер, мне всегда на ум приходит Хайдеггер, и наоборот. По словам Регера, отнюдь не случайно то, что Хайдеггера, как и Штифтера, обожают закомплексованные женщины, особенно монашки и сестры милосердия, для них Штифтер с Хайдеггером служат, чем-то вроде любимого кушанья. Хайдеггер — самый обожаемый философ у немок. Этот
дамский философ показался им самым лакомым блюдом из профессорской кухни. В гостях у мещан ли, у аристократов ли вам первым делом подают на закуску Хайдеггера; вы еще не успели снять пальто, а вас потчуют кусочком Хайдеггера, вы еще не успели присесть, а хозяйка дома уже, так сказать, угощает вас рюмочкой Хайдеггера на серебряном подносе. Хайдеггер всегда хорош к немецкому философскому столу, его можно подавать в любом виде и в любом доме, сказал Регер. Для серьезной философии Хайдеггер со счетов сброшен; лет десять назад он еще слыл крупным мыслителем, теперь же его чтут лишь в псевдоинтеллектуальных компаниях и околоинтеллигентных кругах, что усугубляет и без того свойственную им фальшь. Хайдеггер, как и Штифтер, напоминает безвкусную, но легко удобоваримую кашицу для немецких середнячков. Духовные достоинства Хайдеггера столь же малочисленны, как художественные достоинства Штифтера, поверьте мне, оба они, что касается их философии и литературы, почти ничего не стоят, но все-таки Штифтера я ценю выше, чем Хайдеггера, который всегда производил на меня отталкивающее впечатление; мне было в нем отвратительно абсолютно все, а не только ночной колпак, шерстяные подштанники домашней вязки или собственноручно протопленная печь в Тодтнауберге и собственноручно вырезанная палка для прогулок по шварцвальдским окрестностям; под стать подобным самоделкам была и его доморощенная философия; все в этой трагикомической фигуре было мне отвратительно и отталкивало меня, стоило мне лишь подумать о ней; мне достаточно было прочесть единственную хайдеггеровскую фразу, чтобы почувствовать отвращение, сказал Регер; я всегда считал Хайдеггера шарлатаном, который живет за чужой счет, нежась себе под солнышком на своей скамеечке перед домом в Тодтнауберге. Мне до сих пор делается тошно от одной мысли о том, что на хайдеггеровскую удочку попались весьма неглупые люди; я сам хорошо знаю нескольких женщин, которые посвятили ему свои диссертации, причем сделали это совершенно
Читать дальше
