Ричард Райт - Сын Америки

– Нет, мать, ничего мне не нужно. Но ты не беспокойся за меня, – пробормотал он.

Наступила тишина. Бэдди опустил глаза. Вера заплакала громче. Она казалась такой маленькой и беспомощной. Не надо было ей приходить сюда. Ее горе усугубляло его вину. Если б можно было заставить ее уйти. Ведь только для того, чтобы не чувствовать этой ненависти, стыда и отчаяния, он всегда был так груб и холоден с ними; а теперь ему некуда спастись. Блуждая взглядом по комнате, он увидел Гэса, Джо и Джека. Они заметили, что он смотрит на них, и подошли ближе.

– Вот ведь дело какое, – сказал Джек, глядя в пол.

– Знаешь, Биггер, нас тоже взяли, – стал рассказывать Джо, словно желая подбодрить Биггера этим обстоятельством. – Но мистер Эрлон и мистер Макс добились, чтобы нас отпустили. Там к нам все приставали, чтоб мы сознались в таких делах, которых вовсе не было, но только мы не поддались.

– Мы тебе ничем не можем помочь, Биггер? – спросил Гэс.

– Мне ничего не нужно, – сказал Биггер. – Вот только что: проводите мать домой, когда пойдете, ладно?

– Проводим, проводим, будь спокоен, – сказали они.

Опять наступила тишина, и натянутые нервы Биггера требовали чем-то заполнить ее.

– Ну как т-твои курсы кройки и шитья, Вера? – спросил он.

Вера крепче прижала ладони к лицу.

– Биггер, – всхлипнула мать, с трудом выговаривая слова сквозь слезы, – Биггер, голубчик, она больше не ходит на курсы. Она говорит, другие девочки косятся на нее, и ей стыдно…

Он жил и действовал всегда, считая, что он один, и вот теперь оказывается, что это не так. Из-за того, что сделал он, страдают другие. Они не могут забыть его, как бы ему ни хотелось. Его семья – часть его самого, не только по крови, но и по духу. Он сел на койку, и мать опустилась на колени у его ног. Ее лицо было обращено к нему, пустота была в ее глазах, устремившихся ввысь сейчас, когда рушилась последняя земная надежда.

– Я молюсь за тебя, сынок. Больше я теперь ничего не могу сделать, – сказала она. – Видит бог, я делала все, что могла, для тебя и для твоего брата и сестры. Скребла, гладила, стирала с утра до ночи, пока меня носили мои старые ноги. Все делала, как умела, сынок, и если вышло плохо, так это потому, что я не умела лучше. Просто потому, сынок, что твоя бедная старая мать не все понимала, что надо. Когда я услышала про то, что случилось, я встала на колени и обратилась к господу и спросила его – может быть, я плохо воспитала тебя? И я просила его, пусть он даст мне понести твое бремя, если это я виновата. Голубчик, твоя бедная старая мать никуда уж больше не годится. Стара я стала, сил не хватает. Видно, скоро мне конец придет. Послушай меня, сыпок, обещай ты мне одно: твоя старая бедная мать просит… Когда все уйдут и ты останешься один, встань на колени, голубчик мой, и расскажи правду богу. Попроси у него совета. Это все, что тебе теперь осталось. Пообещай мне, сыночек, пообещай, что ты обратишься к господу…

– Аминь! – горячо возгласил проповедник.

– Забудь меня, мать, – сказал Биггер.

– Сынок, как же я могу забыть тебя? Ты ведь мое дитя. Я родила тебя на свет.

– Забудь меня, мать, – повторил Биггер.

– Сынок, я вся изболелась за тебя. Не могу иначе. Подумай о своей душе. Мне покоя не будет на земле, если я буду знать, что ты ушел от нас, не обратив свое сердце к богу. Нелегка была паша жизнь, но все-таки мы всегда все были вместе, правда ведь, Биггер?

– Да, ма, – пробормотал он.

– И есть такое место, сынок, где мы опять, может быть, будем вместе во веки веков. Господь так устроил, сынок. Он создал место, где все мы встретимся опять и где нам можно жить, не зная страха. Что бы с нами ни стряслось здесь на земле, в царстве божьем мы опять будем вместе. Биггер, твоя старая мать просит тебя, обещай мне, что будешь молиться.

– Это добрый совет, сын мой, – сказал проповедник.

– Забудь меня, мать, – сказал Биггер.

– Разве ты не хочешь опять свидеться со своей старой матерью, сынок?

Он медленно встал и протянул руки, чтобы коснуться лица матери и сказать ей „да“; и в эту самую минуту что-то глубоко внутри его закричало, что это ложь, что никогда им не свидеться после того, как его убьют. Но мать верила, это была ее последняя опора; это было то, что долгие годы давало ей силу жить. А сейчас, в своем горе, в горе, которое он ей причинил, она верила особенно страстно. Его руки наконец нашли ее лицо, и он сказал со вздохом (зная, что никогда этому не бывать, зная, что в его душе нет веры, зная, что, когда он умрет, все будет кончено навсегда):